2015-01-14 ДИАЛЕКТИЧЕСКОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ В МЕТОДОЛОГИИ ТЕОРИИ СТОИМОСТИ Научный редактор — д-р филос. наук, проф. Е. Ф. Солопов
Рецензенты: д-р филос. наук, проф. Н. С. С в и д л о, д-р экон. наук, проф. В. И. Боровиков. Рудаков С. И. Р83 Диалектическое противоречие в методологии теории стоимости: (Историко-философский аспект классической политэкономии). — Воронеж: Изд-во ВГУ, 1992. —200 с. ISBN 5-7455-0534-6 В работе исследуются внутренние связи логики «Капитала» К. Маркса, истории формирования теории стоимости и истории диалектики противоречия в философии XVII - XIX вв. Обосновываются новые историко-методологические идеи, и частности о внутреннем единстве диалектики первого отдела «Капитала» и домарксистской методологии, о родстве домарксистской идеалистической диалектики противоречия и теории стоимости Д. Рикардо, о материалистической диалектике как адекватной основе перехода К. Маркса от товара и денег к собственно капиталу. Монография может быть рекомендована специалистам в области диалектики, истории философии, политэкономии капитализма, а также слушателям спецкурсов по истории экономического дознания. 0301040200-027 4-92 Р М174 (03)-92 ББК 65.02 (С) Рудаков С. И., 1992 (С) Оформление. Издательство Воронежского университета, 1992
Не спешите откладывать в сторону эту книгу, уважаемый читатель, если она попала к вам в руки. В ней есть немало интересных мыслей, нетривиальных идей, любопытных оценок. Несмотря па существенное переосмысление места и роли К. Маркса в истории общество- знания, которое происходит в наши дни, сама проблематика методологии классической политэкономии далеко не исчерпана. Скорее, напротив, критические стрелы в адрес автора «Капитала» требуют новых подходов к истории политэкономии и философии XVII—XIX вв. Предлагаемая вам книга при всей «избитости» тематики, спорности отдельных выводов автора, неразвитости ряда положений, резкости некоторых критических суждений содержит главное, что оправдывает ее появление. В ней излагается достаточно оригинальная концепция, которая последовательно пытается увязать в одно целое логику «Капитала» (в основном I том), историю классической политэкономии и историю философии XVII—XIX вв. Такой целостный историко-философский анализ осуществляется впервые. Автор формулирует положения, расходящиеся с общепризнанными в литературе. Дальнейшие исследования покажут, насколько обоснована позиция С. И. Рудакова. Однако бесспорно, что предлагаемая концепция будет стимулировать новые историкометодологические поиски, что несомненно важно для лучшего понимания наших современных проблем экономики и культуры.
Предисловие Кто-то, просмотрев оглавление, возможно, удивится тому, чтодиалектике «Капитала» посвящается еще одна философская работа. А нужно ли это? Надо ли направлять исследовательскую мысль на уже пройденные этапы в истории марксизма, а не на современную общественную практику, на дальнейшее развитие марксистской теории? Такой вопрос возникает из недооценки значения «Капитала» для современного развития обществоведения. Упрек в умозрительности, неактуальности изучения «Капитала» основывается на наивном убеждении в полной распредмеченности современными исследованиями метода «Капитала». Между тем и по сей день остаются актуальными словаВ. И. Ленина, который писал, что спустя полвека никто не понялглавного произведения К. Маркса Предлагаемая читателю книга посвящена историко-философскому аспекту методологии политэкономии капитализма, а именно: методологиитеории стоимости. Особенностью работы является то, что в рамкахисторико-философского контекста переплетаются логический и исторический анализы. Одновременно рассматривается действие диалектическогопротиворечия в логике «Капитала» и классических домарксистских экономических и философских учениях. Такой подход, имеющий в своей основе принцип единства исторического и логического в познании, позволяет глубже проникнуть в логику «Капитала» и выявить новые моменты, характеризующие механизм диалектической противоречивости вэтом главном труде К. Маркса. Принцип единства логического и исторического в познании означает, что зрелая теория, отражающая зрелый предмет, в «снятом» видесодержит в себе основные этапы познания, предшествовавшие такойтеории. Очевидно, что если, с одной стороны, логическое неразрывносвязано с историческим, а с другой — марксистская философия диалектического материализма представляет собой качественный переворотв методологии мышления, то и в самой логике «Капитала», содержащей в свернутом виде всю историю становления политэкономии капитализма, должен наблюдаться логический скачок, соответствующий разрыву домарксистской и собственно марксистской политэкономии. Историко-философское исследование методологии политэкономии смыкаетсяздесь и с собственно диалектико-логической проблематикой. Главная черта логики «Капитала» как теоретической системысостоит в том, что она является отражением диалектики конкретноисторической буржуазной системы отношений, а не логикой вообще, взятой вне социальной обусловленности. Всеобщее, как оно представлено в логике «Капитала», не есть нечто, одинаково присущее и физике микромира, и отношениям труда и капитала, и неантагонистическому обществу. Это та форма всеобщего (не путать с единичным и особенным), которая пронизывает все материальные и духовные проявления капиталистического общества. То есть логика товаровладельца в буржуазном обществе тождественна логике политэконома, политика, художника и т. д. Она всеобща именно в этом смысле, а не в смысле одинаковости диалектики всего материального мира. Специфику логики «Капитала» нужно искать в диалектике буржуазного домонополистического общества. В наибольшей степени данная особенность логики главного труда К. Маркса раскрыта В. А. Вазюлиным. Ему первому в советской философской науке удалось показать, что механизм восхождения от абстрактного к конкретному в логике «Капитала» существенно отличается от такового в гегелевской «Логике». Движение мысли К. Маркса не сводится к триаде, оно включает в себя следующие стадии: поверхность (начало теоретической системы,, соответствующее становлению изучаемого предмета), сущность, явление и действительность2. Логика К. Маркса поэтому является не простым переворачиванием логики Гегеля с головы на ноги, а качественным ее развитием. Целостный подход к выявлению основного закона диалектики в логике «Капитала» позволяет показать изменяю щ и й с я характер действия этого закона на разных ступенях восхождения мысли К. Маркса. В результате становится ясно, что понимание им диалектики тождества и различия отличается от гегелевского ее толкования не только своим материалистическим характером и применением ко всей действительности, но и большей глубиной, качественно иным проникновением в суть тождества и различия. Конечно, рассмотрение действия диалектического противоречия в методологии теории стоимости преимущественно на материале первого тома «Капитала» ведет к определенному упрощению. Однако и такой анализ позволяет получить существенно важные результаты в понимании марксова закона противоречия и его методологического значения. Так, в работе ставится задача подробно охарактеризовать скачок как в логике тождества и различия, связанный с переходом К. Маркса от товара и денег к капиталу, так и в истории познания от идеалистической диалектики к марксизму. Для упрощения понимания работы подчеркнем, что развитие противоречия соответствует схеме восхождения от абстрактного к конкретному. Противоречие развивается от абстрактного тождества с моментом различия (становление противоречия соответствует в «Капитале» первому отделу, в котором рассматриваются товар и деньги) к конкретному тождеству и различию как внутреннему содержанию абстрактного различия. Конкретное отношение (саморазличающаяся в себе стоимость, а не через потребительную стоимость) развивается сначала как разность. Производство прибавочной стоимости как сущность капиталистических производственных отношений предстает в некотором смысле равнодушием внутренних противоположных сторон, а именно: прибавочная стоимость характеризуется первоначально как односторонний процесс изменения переменного капитала, постоянный же капитал играет лишь пассивную роль. Далее противоречие переходит в стадию противоположности, когда диалектические стороны («противоположности») из равнодушных друг к другу превращаются во взаимопорождающие. Обращение капитала предстает уже движением не только переменного но и всего капитала в целом. Наконец, третья стадия развития внутреннего противоречия в стоимости — собственно противоречие, когда противоположности взаимоотталкивают друг друга, когда противоречие переходит в стадию постепенного разрешения. Такова стадия капитала в целом. В единстве производства и обращения капитал в полной мере обнаруживает свою историческую ограниченность. Данная схема движения противоречия проявляется и в рамках первого отдела «Капитала». От потребительной стоимости как становления абстрактного тождества капитала К. Маркс переходит к первой стадии собственно абстрактного тождества — к стоимости самой по себе, в которой абстрактное тождество преобладает, хотя и соседствует с абстрактным различием, так что один товар абстрактно тождествен другому товару и в то же время количественно по стоимости может отличаться от него. Затем следует стадия противоположности абстрактного тождества (форма стоимости), на которой товары притягиваются и отталкиваются одновременно, глубже выявляя в отношении друг к другу единую стоимостную природу. На третьей стадии абстрактного тождества (анализ денег) возникает отношение взаимоисключения товара и денег, абстрактного тождества и абстрактного различия. Внешне одинаковый товарный мир окончательно раскалывается на богатство и бедность, на деньги и заискивающий перед ними товар. Отчетливо выявляется определяющая роль стоимости в отношении с потребительной стоимостью. Таков механизм развития диалектического противоречия в «Капитале» К. Маркса. ГЛАВА I СТАНОВЛЕНИЕ КАПИТАЛА. ПРОТИВОРЕЧИЯ ТОВАРА И ДЕНЕГ. ПРИНЦИП ПРОТИВОРЕЧИЯ В МЕТОДОЛОГИИ ДОМАРКСИСТСКОЙ ТЕОРИИ СТОИМОСТИ § 1. Диалектика товара как меновой стоимости. Отражение противоречий обмена меркантилистской школой. Товар — «клеточка» капиталистических отношений, элементарная форма богатства в буржуазном обществе, представляющем собой совокупность рыночных связей индивидов. Нет товара — нет и самих буржуазных отношений. Товар воплощает наиболее простое отношение, из которого вырастают самые разнообразные и сложные формы отношений труда и капитала и отсутствие которого выводит за рамки общества, основанного на наемном труде. Товар поэтому есть «тайная душа» капитала, которая не совпадает с самим капиталом, но является его бесконечно возобновляющимся источником, зародышем. Товар тождествен капиталу в той степени, в какой в зрелом капитализме он есть капиталистический товар, содержащий в себе прибавочную стоимость. Одновременно в нем сохраняется момент простого обращения, когда он не несет в себе прибавочной стоимости или если эта прибавочная стоимость оказывается простым доходом капиталиста. Эта двойственность товара — быть и не быть носителем прибавочной стоимости — и делает товар лишь абстрактной предпосылкой капитала. Необходимо поэтому проследить движение противоречий товара, делающих его таковой предпосылкой, которое отражено К. Марксом в первом отделе «Капитала». Другими словами, следует проследить, как абстрактно тождественная себе товарная «куколка», в которой еще не видно самоизменения стоимости, постепенно переходит в такое самоизменение. То есть предстоит ответить на вопрос: как абстрактное тождество как первая, начальная, подготовительная, зародышевая ступень противоречия приводит к зрелому противоречию, в котором господствует уже различие. К. Маркс начинает анализ товара с его внешней характеристики как предмета, удовлетворяющего своими свойствами какие-либо человеческие потребности. Товар есть прежде всего полезная вещь, потребительная стоимость. «Потребительная стоимость осуществляется лишь в пользовании или потреблении. Потребительные стоимости образуют вещественное содержание (богатства, какова бы ни была его общественная форма»3. Как потребительные стоимости товары выступают внешними «по отношению друг к другу качествами, не связанными друг с другом определенной социальной связью. С этой стороны товары являются природными веществами, равнодушными друг к другу и не образующими различные моменты социального целого. Поэтому нельзя обосновать единство товарного мира как тождество различного, исходя из товара как потребительной стоимости. Диалектика буржуазных производственных отношений не может быть выведена из анализа отношений природных тел, каковыми являются потребительные стоимости, образующие лишь вещественное содержание богатства. И неудивительно, что для классической буржуазной политэкономии товары не выступали исключительно природными объектами. Напротив, домарксистская экономическая мысль двигалась в направлении постижения социального содержания товара. Как известно, вершиной этого движения стала трудовая теория стоимости. Товар как потребительная стоимость не является еще абстрактно тождественным проявлением капитала. Это означает, что рассмотрение потребительной стоимости еще не вводит читателя в собственно предпосылку (товар) исследуемого предмета (капитал). Такой предпосылкой выступает товар как стоимость. Именно единичная товарная стоимость, в которой еще не определилась основа изменения, есть абстрактный зародыш самовозрастания капитала. Однако если бы потребительная стоимость совсем не имела никакого отношения к исследуемому в «Капитале» предмету, К. Маркс не начал бы свое изложение с выявления данной стороны товара. Действительно, товар — «клеточка» капитала со стороны не только стоимости (этой сущностной, главной стороны товара как предпосылки капитала), но и потребительной стоимости. Товар не есть исключительно социальный продукт (продукт зрелой социальной связи). В связи с обособленностью товаропроизводителей и как момент простого обращения товара товарное отношение выступает как отношение потребительных стоимостей, а не стоимостей, выражающих общественное единство труда. Потребительная стоимость товара есть как бы абстрактное тождество абстрактного тождества капитала. Она есть предпосылка стоимости и в этом смысле становление, складывание товара как стоимости. Ведь без того, чтобы товар становился доходом для своего владельца, т. е. шел па его личное потребление, он не может существовать и как носитель капиталистического (стоимостного) богатства. Поэтому категория «потребительная стоимость», хотя и отражает такую сторону товара, которая безразлична к социально-экономической характеристике общества, имеет собственно экономическое содержание в той степени, в какой в самом товаре присутствует момент, характерный для натурального хозяйства. Этот момент существует в совершенно преобразованном виде в зрелом товарном хозяйстве4. К. Маркс не сразу фиксирует главную сторону абстрактного тождества (стоимостную сторону товара). В самой внешней, абстрактной предпосылке капитала (товаре) он выделяет еще более внешнюю, поверхностную сторону — потребительную стоимость, отражающую момент природной связи, вплетенный в экономические буржуазные отношения. Причем степень этой вплетенности обратно пропорциональна целостности, зрелости буржуазного экономического механизма. Следовательно, уже здесь выявляется, что хотя потребительная стоимость и стоимость и являются неразрывными сторонами товара, они вовсе не образуют зрелого диалектического противоречия, так как их соотношение, во-первых, относится к сфере абстрактного товара, когда еще не видно самоизменения, самовозрастания стоимости, а во-вторых, в этом абстрактном соотношении потребительная стоимость выступает еще более поверхностной стороной товара. Поэтому нельзя, как это широко распространилось в нашей литературе, особенно после работ Э.В. Ильенкова, подходить к противоречию потребительной стоимости и стоимости абстрактно, вне того места, которое зафиксировано в «Капитале» и соответствует объективной диалектике товарных отношений 5. Далее К. Маркс переходит, к тому содержанию, которое кроется за внешними различиями потребительных стоимостей и образует единство всего товарного мира. Таким содержанием оказывается стоимостная природа товаров. Однако К. Маркс фиксирует прежде всего не саму стоимость, а меновую стоимость. «Меновая стоимость прежде всего представляется в виде количественного соотношения, в виде пропорции, в которой потребительные стоимости одного рода обмениваются на потребительные стоимости другого рода,— соотношения, постоянно изменяющегося в зависимости от времени и места. Меновая стоимость кажется поэтому чем- то случайным и чисто относительным, а внутренняя, присущая самому товару меновая стоимость (vаleurintrinseque) представляется каким-то соntradictioinadjecto (противоречием в определении)» (т. 23, с. 44—45). С переходом к меновой стоимости начинает завершаться становление абстрактного тождества6. Впервые нащупано то общее, что свойственно всем товарам, что приводит их в движение и взаимодействие. В этой общей субстанции, роднящей все товары, обнаруживается и тождество их, и различие. Товары теперь уже не равнодушные друг другу качества потребительных стоимостей, а социальные предметы, оцепляющиеся в меновые отношения. В то же время становление абстрактного тождества (товара как «клеточки» капитала) еще не завершено полностью, ибо окончательно не выделено пока главное в товаре — стоимость. Хотя в меновом отношении общая стоимостная природа товаров и выступила, она проявляется пока как нечто случайное и относительное. В результате в меновом отношении тождество товаров пересекается с их различием и одновременно оказывается вне различия, так что последнее лежит за рамками данного менового отношения. В самом деле, если меновое отношение обнаруживает нечто устойчивое, то тождество товаров неразрывно связано с их различием, но если это отношение случайное, внешнее, то свойство каждого товара быть носителем стоимости либо совпадает (тождественно), либо не совпадает (различно) со свойством другого такого же товара. Не выявившееся полностью абстрактное тождество имеет своим следствием то, что момент различия то бывает связан с тождеством, то оказывается за рамками этого тождества, тогда как окончательно возникшее абстрактное тождество вовсе не означает, что в нем не содержится, хотя и подчиненно, момент различия. К. Маркс, говоря о меновой стоимости, резюмирует логическую суть тех десятилетий, в течение которых происходило становление буржуазной политэкономии, бравшей первые рубежи на пути к трудовой теории стоимости. Имеется в виду меркантилистская школа в домарксистской политэкономии, достигшая своей зрелости в XVI—XVII вв. Экономическая теория меркантилизма была направлена на выявление закономерностей обращения, а в политике ориентировала на всемерное накопление драгоценных металлов в стране. А. В. Аникин справедливо подчеркивает: «Само «богатство нации» меркантилисты, по существу, рассматривали через призму интересов торгового капитала. Поэтому они не могли не заниматься такой важнейшей экономической •категорией, как меновая стоимость. Она-то их, в сущности, и интересовала как теоретиков, ибо в чем более ярко воплощается меновая стоимость, как не в деньгах, в золоте? Однако даже исходная аристотелева идея уравнения разных благ и разных видов труда в обмене была им чужда. Напротив, им представлялось, что обмен по своей природе неравен, неэквивалентен. (Этот взгляд имел свое историческое основание в том, что они рассматривали прежде всего внешнеторговый обмен, который был нередко заведомо неэквивалентным, особенно в торговле с отсталыми и «дикими» народами») 7. Характерны взгляды одного из классиков меркантилизма— Томаса Мэна. Он писал: «... Обычным средством для увеличения нашего богатства и денег является внешняя торговля. При этом мы должны постоянно соблюдать следующее правило: продавать иностранцам ежегодно на большую сумму, чем мы покупаем у них»8. Общее здесь даже в абстрактном виде — как стоимость, а не как само изменяющаяся, самовозрастающая стоимость — еще не схватывается. Тождество обмениваемых товаров внезапно оборачивается различием, дающим богатство одним и бедность другим. При этом, естественно, главная роль в отношениях товаровладельцев отводится не внутренним противоречиям, а внешним, относящимся к противоборству различных государств9. Абстрактное тождество капиталистических отношений (товар как стоимость) и ухватывается Т. Мэном, так как речь идет о богатстве, воплощенном в деньгах, и в то же время не осознается, ибо само это богатство случайное, внешнее товарным отношениям. В результате получается, что не все товары эквивалентны друг другу, а преобладающую роль играет денежный товар 10. Эта абсолютизация отдельного товара свидетельствует о непонимании классиками меркантилизма единой и тождественной основы всего товарного мира. Меркантилистская школа носила характер не столько развитой теории, сколько определенной экономической политики. Эта ранняя форма представлений о товаре имела своим методологическим основанием эмпиризм Ф. Бэкона. Как и Т. Мэн, он не стремился к созданию всеохватывающей теории: «... Все же мы не предлагаем никакой всеобщей и цельной теории. Ибо, кажется, еще не пришло для этого время»11. И как Т. Мэн лишь нащупывает антиномичность меновой стоимости (стоимость схвачена, и в то же время она еще дана непосредственно в денежной форме, т. е. стоимость только проглядывает сквозь потребительные стоимости), так и Ф. Бэкон выражает подобную Двойственность тождества и различия, единичного и общего, изменения и неподвижности. Ф. Бэкон, сделавший громадный шаг вперед в сравнении со схоластикой, остается на упрощенной позиции индуктивного эмпиризма. Фиксируя лишь единичные предметы и явления, философ в то же время указывал, что они подчиняются определенным общим законам, или образуют соответствующую форму. Он писал: «Ибо хотя в природе не существует ничего действительного, помимо единичных тел, осуществляющих сообразно с законом отдельные чистые действия, однако в науках этот же (самый закон и его разыскание, открытие и объяснение служат основанием как знанию, так и деятельности. И этот же самый закон и его разделы мы разумеем под названием форм...»12. По Ф. Бэкону, с одной стороны, существуют только единичные, отличные друг от друга тела. Если же реально существуют лишь различные предметы и явления, то, с другой стороны, как следствие, их общность, образуемая простыми формально-логическими операциями уподобления и различения (вспомним таблицы Ф. Бэкона, с помощью которых он индуктивно выводил форму тепла), приобретает некоторую надындивидуальную силу. За различием отдельных явлений нащупывается их единая тождественная основа, но абстрактная замкнутость различающихся единичностей оборачивается тем, что их тождество, образованное эмпирически, приобретает теологический, «идолообразный» оттенок. Тождество совершенно внешне, случайно и, фактически оторванное от различия, лежит по другую сторону от него. Эта антиномичность единичного и общего, тождественного и различного нашла у Ф. Бэкона проявление и в разграничении метафизики и физики как наук, которые изучают соответственно неподвижное и изменчивое: «Таким образом, исследование форм, которые (по смыслу и по их закону) вечны и неподвижны, составляют метафизику, а исследование действующего начала и материи, скрытого процесса и скрытого схематизма (все это касается обычного хода природы, а не основных и вечных законов) составляет физику»13. Изменение, различие и неподвижность, тождественность противопоставляются друг другу, но при этом делается попытка увязать их друг с другом. По Ф. Бэкону, неверно абсолютизировать как различие реальных предметов, так и их подобие. Он подчеркивал: «Самое большое и как бы коренное различие умов в отношении философии и наук состоит в следующем. Одни умы более сильны и пригодны для того, чтобы замечать различия в вещах, другие — для того, чтобы замечать сходство вещей. Твердые и острые умы могут сосредоточить свои размышления, задерживаясь и останавливаясь на каждой тонкости различий. А умы возвышенные и подвижные распознают и сопоставляют тончайшие везде присущие подобия вещей. Но и те и другие умы легко заходят слишком далеко в (погоне либо за подразделениями вещей, либо за тенями»14. Тем самым сходство вещей, их подобие связаны с их различиями. Односторонний индуктивный метод Ф. Бэкона не позволяет ему увидеть тождество в различии, им лишь угадывается внешнее сходство различного. Последнее хотя и провозглашается законом, формой различия -(точнее, различных тел), по сути оно оторвано от различий. Подобная двойственность эмпиризма Ф. Бэкона совпадает с двойственностью Т. Мэна, который, с одной стороны, уловил единство товарного мира, а с другой — не понял его, сведя к золотому фетишу. Еще больше эта двойственность в познании проявилась в середине и второй половине XVII в. у поздних меркантилистов—В. (Петти, Н. Барбона, Д. Норса, идеи которых ознаменовали разложение меркантилизма и рождение первых элементов трудовой теории стоимости. Методологической основой дальнейшей эволюции меркантилизма были философские труды Т. Гоббса, Г. Лейбница, Б. Спинозы. Сделав существенный шаг вперед в осмыслении стоимости, вышеназванные экономисты, оставаясь еще на поверхностной точке зрения обращения, углубили противоречия в меркантилистской теории. Особенно близко подошел к трудовой теории стоимости В. Петти. Называя прибавочную стоимость рентой и задавшись вопросом, чем измерить ренту, оставшуюся у земледельца за вычетом своих издержек, он указывает: «... Она равна сумме денег, которую другой человек мог бы сберечь в то же самое время, за покрытием своих расходов, если бы он всецело занялся производством денег» 15. В другом месте он пишет еще определеннее: «Более того, пробным камнем для проверки того, выгодно ли воспользоваться всеми этими усовершенствованиями или нет, будет сравнение труда, необходимого для доставки этих продуктов туда, где они растут в диком состоянии или требуют меньших расходов, с трудом, затрачиваемым на все эти усовершенствования»16. В. Петти вплотную подходит к абстрактному стоимостному тождеству товарного мира. Но сводя ренту к количеству денег, на которые затрачен тот же труд, и улавливая стоимость, В. Петти остается, однако на поверхностной точке зрения обращения, так как опять все сводит к золотому эквиваленту. Более того, В. Петти прямо стоял на меркантилистской позиции, когда утверждал, что внутренняя торговля не увеличивает богатства, а потому мелочные торговцы составляют непроизводительную часть общества17. Богатство создается внешней торговлей, а потому промыслы без иностранных трат, по В. Петти, не уменьшают и не увеличивают богатство. Улавливая тождество всех товаровладельцев, В. Петти берет его в единстве с количественным различием. Он пишет: «...Оценку всех предметов следовало бы привести к двум естественным знаменателям — к земле и к труду, т. е. нам следовало бы говорить: стоимость корабля или сюртука равна стоимости такого-то и такого-то количества земли, такого-то и такого-то количества труда, потому что ведь оба — и корабль и сюртук — произведены землей и человеческим трудом; а раз это так, тонам очень желательно бы найти естественное уравнение между землей и трудом, чтобы быть в состоянии также хорошо или даже лучше выражать стоимость при помощи одного из двух факторов, как и при помощи обоих, и чтобы быть в состоянии так же легко сводить один к другому, как пенсы к фунту»18. Желание найти закономерность товарного отношения остается у Петти нереализованным. Оно и не могло быть реализовано, Ибо задача неразрешима: найти и выразить тождество отчасти социальных и родственных друг другу по их стоимостной природе предметов, отчасти явно нетождественных, внешних друг другу предметов (будь то предметы земли или слитки золота). В итоге с позиций гносеологической робинзонады В. Петти преувеличивает внешние противоречия в социальном развитии и внутреннюю гармонию общественного устройства Англии19. Так, вплотную подойдя к стоимости как абстрактной «клеточке» капиталистического богатства, В. Петти останавливается у самого входа. Абстрактное тождество всех товаров, заключающееся в их количественной соизмеримости и качественной однородности, одинаковости, окончательно не вычленяется, а в результате и различие в значительной степени оказывается вне тождества. Поэтому не схватывается уравнение товарного отношения. В методологическом отношении позиция В. Петти родственна идеям Т. Гоббса20. Рассматривая тождество и различие, Т. Гоббс оказывается в той же двойственной ситуации, что и В. Петти. С одной стороны, тождество и различие для Т. Гоббса есть нечто обратно противоположное, несовместимое, а с другой — он выделяет промежуточные категории сходства и несходства, в которых намечается взаимосвязь тождества и различия. Т. Гоббс пишет: «Мы говорим, что два тела различны, когда об одном из них можно высказать нечто, чего нельзя одновременно сказать о другом»21. Далее он развивает свою мысль: «Те тела, которые различаются не только по величине, называются несходными. С другой стороны, те тела, которые различаются только по величине, называются обычно сходными»22. Сходство оказывается таким отношением, которое может быть различием количественно неодинаковых предметов и их тождеством. Тем самым здесь, пусть и в рамках чисто механистического противопоставления тождества и различия, намечается различие в тождестве, правда, пока в неадекватной форме — как различие в сходстве. Тождество и различие количественного отношения обратно противоположны друг другу, но за этой обратностью проступает сходство. Аналогично В. Петти, выявившем, с одной стороны, сходство всех товаров, а с другой — за их различием не увидевшем их внутреннее тождество, Т. Гоббс оказывается неспособным проникнуть в диалектику тождества и различия. Так же, как у В. Петти, социальные определения (труд, стоимость) перемешиваются отчасти с природными, внешними определениями (земля, внешняя торговля разных стран), так и у Т. Гоббса категории тождества и различия перемешиваются с категориями сходства и несходства. Подобная двойственность в еще более заметной форме проявляется у Н. Барбона. Делая шаг вперед но пути обнаружения единой тождественной основы товарного мира, Н. Барбон подчеркивает близость золота и серебра к остальным товарам: «Некоторые люди так высоко ценят золото и серебро, что считают, что они имеют ценность сами по себе, и высчитывают стоимость каждой вещи по ним. Ошибка их заключается в том, что сделанные из золота и серебра деньги они не отличают от золота и серебра вообще»23. По Н. Барбону, стоимость золота и серебра изменяется так же, как и цена меди, свинца и других металлов. Стоимостная тождественность всех товаров создает единый рынок: «Но лучшим судьей ценности товаров является рынок, так как при стечении покупателей и продавцов лучше всего узнается количество товаров и потребность в них»24. Н. Барбон глубже, чем В. Петти, схватывает диалектическую изюминку меновых отношений, состоявшую в том, что единая тождественная природа товаров все время проявляется различно: «В заключение скажем, что ничто не имеет постоянной стоимости, одна вещь стоит столько же, сколько и другая. Только время и место придают различие стоимости всех вещей»25. В отличие от В. Петти Н. Барбон выражает антиномичность меновых отношений. Однако и он, несмотря на определенную противоположность В. Петти и Т. Гоббсу, остается на уровне анализа внешней меновой стоимости. В результате и у него в значительной степени различие оказывается вне тождества. Само тождество (речь идет пока об абстрактном тождестве, т. е. о товарной стоимости как «клеточке» капитала) не выделено Н. Барбоном до конца. Более того, он делает шаг назад в сравнении с В. Петти, когда настойчиво подчеркивает, что вещи не имеют постоянной стоимости, что стоимость определяется полезностью вещей, что деньги — это стоимость, созданная законом. Неудивительно поэтому, что и различие оказывается чем-то внешним и случайным при переходе от одного менового отношения к другому. Различия не суть моменты одной тождественной субстанции стоимости (она пока не выделена окончательно), а суть, скорее, проявления различных товарных монад, каждая из которых постоянно изменяется и в этом изменении сохраняет себя. Мышление Н. Барбона отличается в сравнении с мышлением В. Петти своими диалектическими особенностями столь же, сколь и диалектика Г. Лейбница в XVII в. была противоположностью методу Т. Гоббса и в то же время составляла лишь другое направление единого механистического миропонимания своего времени. У Г. Лейбница тождество связано с различием. По нему, если нет постоянного изменения вещи, то не будет иее самотождественности и, следовательно, отличия от всех других тел. Он пишет: «Но в действительности всякое тело способно изменяться и даже фактически постоянно изменяется, так что оно в себе самом отличается от всякого другого тела»26. Однако у Г. Лейбница диалектика изменчивости и устойчивости, тождества и различия в значительной степени внешняя, ибо тождественным в вещи остается ее духовная сущность — монада, а изменяется телесная сторона. «Что касается существа дела, то тождество одной и той же индивидуальной субстанции может осуществляться лишь благодаря сохранению той же самой души, так как тело находится в постоянном изменении, а душа не помещается ни в каких-то предназначенных для нее атомах, ни в какой- то неуничтожимой косточке вроде люц ... раввинов»27. У Г. Лейбница в тождестве, с одной стороны, выступает различие, а с другой — это различие остается вне тождества, ибо изменяется не само тождество. Тем самым в различных состояниях проступает некоторая тождественная целостность, но, не выделенная окончательно, она превращается во множество таинственных духовных монад, управляющих изменениями отдельных вещей. Как у Н. Барбона стоимость отдельного товара постоянно изменяется, но в этом изменении проступает устойчивая и непреходящая сила, заставляющая вещь вступать в новое товарное отношение, так и у Г. Лейбница неизменная монада является законом постоянного изменения вещи. В результате отношения вещей, различия которых внешне, предстают, по Г. Лейбницу, «системой предустановленной гармонии». Гегель, характеризуя положение Г. Лейбница о том, «нет двух вещей, которые были |бы совершенно одинаковы», писал: «... Различие следует понимать не только как внешнюю и равнодушную разность, но и как различие в себе, и что, следовательно, вещам самим по себе свойственно быть различными»28. Таким образом, несмотря на противоположность Г. Лейбница и Н. Барбона Т. Гоббсу и В. Петти, и у тех и у других различие оказывается в значительной степени за рамками тождества, ибо тождество (абстрактное) еще не выделено окончательно. Причиной этому было механистическо-плюралистическое миропонимание, согласно которому общество есть лишь простая совокупность многих Робинзонов. Эта антиномия складывания тождества, содержащего в себе различие, вполитэкономии (выделение стоимости как тождестваразличного) достигла своего Пикав экономическихвзглядах Д. Норса и философском учении Б. Спинозы. Д. Норс вплотную подступает к тождеству субстанции стоимости. Он подчеркивает единство всего товарного мира: «... Весь мир в отношении торговли является лишь одним народом или страной, в котором нации все равно, что отдельные люди»29. Отсюда им делался вывод, что богатство определяется не деньгами, не обращением, а внутренней стоимостью и что никакие законы не должны вмешиваться в этот естественный порядок экономических отношений. Он пишет: «... Понижение ценности денег является надувательством друг друга, и общество не получает никакой пользы от этого, так как значение имеет не цифра или название монеты, но ее внутренняя стоимость (курсив наш. — С. Р.)30. В этих словах Д. Норс почти окончательно схватывает и выражает субстанцию стоимости, и все же она еще сохраняет в себе неуловимость, ибо не ясно, что же такое «внутренняя стоимость». Субстанция вычленена и в то же время таинственна, так же, как у Б. Спинозы, субстанция есть и единая материальная основа всех явлений, и нечто божественное, загадочное. Эта субстанция едина и материальна (мысль, восходящая к В. Петти и Т. Гоббсу) и постоянно изменчива, различна в своих проявлениях — модусах (как у Н. Барбона и Г. Лейбница). Отвечая на вопрос, как растет богатство, т. е. как внутренняя стоимость приводит к богатству, Д. Норс пишет: «Я отвечаю, что то, что обычно понимается под богатством, а именно изобилие, великолепие, изысканность и т. п., не может существовать без внешней торговли. Но и внешняя торговля не может существовать без внутренней, так как обе связаны друг с другом»31. В другом месте он подчеркивает: «Ни один народ никогда еще не разбогател с помощью политики; лишь мир, труд и свобода приносят торговлю и богатство, и больше ничего» 32. Субстанция стоимости у Д. Норса движется, изменяется, богатство растет, но опять-таки ее внутренние факторы остаются не раскрытыми. Тождество стоимости сохраняется и изменяется, но как это одновременно происходит непонятно. Подобная двойственность была присуща и методу Б. Спинозы33. Философ утверждал, что субстанция неизменна, а единичные модусы и атрибуты ее изменчивы. Чувствуя трудности в толковании этой антиномии, он прибегал к гносеологическим уловкам: «Это будет достаточно ясно всем, кто научился делать различие между воображением ... и разумом ...; в особенности, если обратить также внимание на то, что материя повсюду одна и та же и что части могут различаться в ней лишь, поскольку мы представляем ее в различных состояниях. Следовательно, части ее различаются только модально, а не реально. Так, например, мы представляем, что вода, поскольку она есть вода, делится и ее части отделяются друг от друга. Но это невозможно для нее, поскольку она есть телесная субстанция, ибо как таковая она не способна ни к делению, ни к разделению. Далее вода как вода возникает и исчезает, а как субстанция она не возникает и не исчезает»34. Так, Д. Норс и Б. Спиноза, пытаясь синтезировать материалистическую и диалектическую линии в анализе стоимости и тождества субстанции и наследуя положительные моменты их обоих, вместе с тем доводят и антиномичность рождения тождества в различии, и наоборот, до предельной формы. У них так же, как и у В. Петти и Н. Барбона, Т. Гоббса и Г. Лейбница, происходит лишь вычленение тождества (стоимости) в различии (товаров), которое не приобретает завершенного вида. Экономическая и философская мысль XVII в. отчетливо нащупала внутреннее единство, тождество, складывающееся за отдельными товарами и вещами и однако не смогла в обобщенной и положительной форме зафиксировать это тождество. В результате и различия отдельных вещей и товаров в таком представлении оказывались различиями механических единичностей, которые были внешне друг другу и их тождеству. Эта историческая ступень познания, заключающаяся в переходе от поверхностной стороны товарных отношений, отражаемой категорией потребительная стоимость, к их главной, стоимостной стороне представляла собой логическое движение мысли к тождеству (пока абстрактному) товара как «клеточки» капиталистических отношений. Мысль К. Маркса в «Капитале», последовательно начиная развиваться от категории потребительной стоимости к категории стоимости, не могла миновать этой переходной стадии и не воспроизвести те особенности познания экономических явлений, которые были характерны для науки XVI—XVII вв.35 Однако К. Маркс не просто копирует исторические ступени познания, но воспроизводит их последовательность и закономерность с позиций уже познанной сущности. А значит, мысль К. Маркса и соответствует и не соответствует истории познания одновременно. Если мыслители XVII в., двигаясь в направлении трудовой теории стоимости, не осознавали ясно переходный характер своих исследований, в которых уже была полуоткрыта внутренняя стоимость, то К. Маркс подчеркивает, что меновая стоимость объективно кажется чем-то случайным и чисто относительным и что необходимо положительно выразить то неуловимое общее, которое скрывается за случайными меновыми соотношениями. Причем прежде чем зафиксировать саму стоимость как абстрактно тождественную «клеточку» капитала, необходимо, отталкиваясь от потребительной стоимости, зафиксировать само становление этого абстрактного тождества, выразившегося в случайной и повторяющейся форме меновой стоимости. Тем самым К. Маркс, изучая развивающийся через противоречия объект, не сразу фиксирует его как первоначальное абстрактное тождество товарных стоимостей, а логически прослеживает становление этого абстрактного тождества. Следовательно, если противоречие в логике «Капитала» начинается с абстрактного тождества, то последнее само представляет собой некоторый процесс и потому имеет свою собственную историю. Категория меновой стоимости, как видим, отражает определенный слой экономических отношений и этап в последовательности их изучения. Она не есть то же самое, что «стоимость» или «форма стоимости». Это часто упускалось в советской философской и экономической литературе, особенно в 20—30-е гг. Например, И. Я. Вайнштейн писал: «Товарное обращение, например, заключает уже возможность кризиса, который становится понятным в свете присущих ему противоречий, которые являются противоречиями капиталистической системы в целом, противоречиями меновой и потребительной стоимости...» (курсив наш.— С. Р.)36. Философ О. Розенблюм подчеркивал: «На этой основе (имеется в виду необходимость понять исходное противоречие капитализма между общественным и частным трудом. — С. Р.) только и может быть правильно понят процесс обособления меновой стоимости товара от его потребительной стоимости и превращения его в деньги, во «внешнее мерило» товарного мира»37. На самом деле противоречие потребительной стоимости и меновой стоимости рождает не деньги, а прежде всего стоимость как то устойчивое и тождественное, которое скрывается за различными случайными меновыми отношениями. От поверхностного уровня случайных меновых отношений, когда за множеством потребительных стоимостей лишь намечаются контуры стоимости, когда становление стоимости из формы потребительной стоимости имеет переходный характер меновой стоимости, К. Маркс приходит к собственно стоимости. §2. Товар как стоимость, взятая сама по себе. Метафизика физиократов. Впервые абстрактное тождество капитала выступает, когда обнаруживается внутреннее содержание, скрывающееся за меновым отношением. За случайным соотношением отдельных товаров выявляется нечто общее и устойчивое «Этим общим не могут быть геометрические, химические или какие-либо иные природные свойства товаров. Их телесные свойства принимаются во внимание вообще лишь постольку... поскольку они делают товары потребительными стоимостями». Таким общим свойством всех товаров является то, что они — продукты труда. Товары—простые сгустки лишенного различий человеческого труда. Всем товарам свойственна одинаковая предметность, в основе которой лежит затрата человеческой рабочей силы безотносительно к форме этой затраты. «Как кристаллизация этой общей им всем общественной субстанции, — пишет К. Маркс, — они суть стоимости— товарные стоимости» (т. 23, с. 45—46). Выделенная субстанция товаров предстает как первое проявление абстрактного тождества капитала. Стоимость здесь есть абстрактное тождество, потому что с качественной стороны предстает, во-первых, простой одинаковостью всех товаров, во-вторых, она характеризуется не как внутренне самоизменяющаяся субстанция, а как нечто неизменное. Более того, это первое обнаружение стоимости не только не является конкретным тождеством, оказывающимся одновременно и (различием, но и не содержит в себе абстрактного различия. Последнее впоследствии выявится как внешнее количественное несовпадение товарных стоимостей. Пока же первое проявление субстанции товаров дано как одно абстрактное тождество. Момент различия, присутствующий здесь, не есть момент абстрактного различия, в качестве другой стороны абстрактного тождества исследуемого предмета, а присущ сущности менее глубокого порядка. Стоимость в себе не расчленена, она дана сквозь призму потребительной стоимости. Соответственно этому единство товаров дано отрицательно, существует лишь через отвлечение от потребительной стоимости (со знаком минус). Следующий шаг в раскрытии К. Марксом диалектики товара состоит в переходе «к положительному рассмотрению стоимости. Стоимость, взятая не просто в отрыве от потребительной стоимости, а сама по себе, выступает как общественно необходимый труд. Тем самым в абстрактном тождестве появляется абстрактное различие: товарные стоимости, тождественные качественно, различаются по величине. Абстрактно как тождество, так и различие: с одной стороны, общественный процесс труда дан непосредственно, как нечто суммарное одинаковых товаров и их владельцев, с другой товары по стоимости различаются лишь «количественно, гак как различны издержки производства каждого из них. Появившееся в стоимости различие здесь неразрывно от тождества, тем не менее абстрактное тождество находится как бы вне абстрактного различия, так как тождество товарных стоимостей (рассматривается с качественной стороны (все они сгустки труда), а различие — с количественной (все товары различны по своим издержкам и могут не совпадать с общественно необходимым трудом). Тождество и различие предстают соответственно качественной одинаковостью и количественной неодинаковостью, совпадением и несовпадением. Поэтому абстрактное различие, хотя и связано с абстрактным тождеством, но лежит в определенном смысле вне качества, составляющего это тождество, не есть внутреннее изменение стоимости. В. А. Вазюлин пишет в связи с этим: «Изменяется не стоимость в целом, а стоимость, приходящаяся на определенный товар, на часть товарного мира»38. В соотношении абстрактного тождества и абстрактного различия первое играет определяющую роль, так как все товары по своей качественной природе суть стоимости, а то, что они отличаются количеством стоимости, или тем более потребительной стоимостью, является лишь внешним, подчиненным тождеству различием. Вообще внутреннее различие в самой стоимости, как и в любой целостной развивающейся системе, если оно уже выявилось, обнаруживает одновременно и свой исторически преходящий характер, намечая переход в противоположное состояние. Когда же стоимость понята как качественное тождество единичных товаров, которому рядоположены их количественные различия, еще не видно внутреннего различия в самом качестве, а значит, и сущность изучаемого предмета в ее историзме пока не выражена. Выявившееся абстрактное различие играет пока подчиненную роль по отношению к абстрактному тождеству. Это характерно для всего первого отдела «Капитала», где рассматривается товар как предпосылка капитала. При характеристике товара как абстрактного бытия капитала преобладает идея качественной одинаковости всех товаров, так как различие хотя и выявилось, но кажется еще случайным и как бы поглощенным тождеством, которое лишь количественно. Объективно, несмотря на различие индивидуальных стоимостей товаров, все они признаются рынком. Выявление момента абстрактного различия свидетельствует о первом проявлении зрелости в развитии абстрактного тождества, его природы. Оно, несмотря на то, что связано с различием, есть нечто противоположное ему. Отношение тождества и различия предстает на данной ступени отражения товара обратным. Так как качественная и количественная стороны реального предмета товара неразрывно связаны, то два товара либо тождественны (если одинаковы не только с качественной стороны, будучи стоимостями вообще, но и с количественной), либо различны (если их величины не совпадают). Общественная субстанция стоимости не настолько еще определилась (в ней не выявилось еще внутреннего качественного различия), чтобы тождество товарного мира выступало как тождество различного. Качество стоимости дано пока непосредственно, неразвернуто, в слитности с количеством товарных стоимостей, т. е. одинаковость товаров есть совпадение их величин стоимостей (и качественной и количественной сторон), а неодинаковость— несовпадение. Субстанция стоимости зафиксирована пока абстрактно, без внутреннего качественного различия, как простая одинаковость товарного мира, и именно поэтому в эту характеристику субстанции вплетается количественная определенность. Поскольку речь идет пока об абстрактном тождестве капитала (т. е. о простом капиталистическом товаровладении, когда преобладающую роль играет момент тождества), то объективно возникает иллюзия, будто тождество (одинаковость) товаров и их владельцев будет усиливаться и укрепляться, а различие (хотя оно и сопровождает тождество) будет уменьшаться, так как в целом оно случайно, внешне, количественно в сравнении с одинаковой природой товаров39. В зрелом капиталистическом обществе иллюзия укрепления тождества товаровладельцев также воспроизводится в рамках простого капиталистического обращения. К. Маркс, отображая в первом отделе простое капиталистическое обращение40, еще не выявляет определяющую роль различия над тождеством в стоимости, что соответствовало объективному положению вещей в современном ему буржуазном обществе. Причем проявление абстрактного различия в абстрактном товарном отношении не означает ослабления абстрактного тождества. Напротив, стоимостная природа товаров предстает более зрелой и именно поэтому в отношении фиксируется различие. В то же время преобладающая роль абстрактного тождества над различием свидетельствует о том, что предмет (капитал) отражается в стадии своего возникновения. Здесь возникает вопрос. Если на данной стадии логики абстрактное тождество преобладает над абстрактным различием, то верно ли общее положение материалистической диалектики о преобладающей роли различия над тождеством, об относительности единства и абсолютности борьбы? Генезис товарно-капиталистических отношений и логика К. Маркса подтверждают это положение. Изображая стоимость как общественно необходимый труд (абстрактное тождество) и выявляя абстрактное различие (несовпадение отдельных товарных стоимостей), К. Маркс, кроме того, раскрывает усиливающийся отрыв стоимости от потребительной стоимости. Развитие предпосылки (товара как стоимости) предмета есть углубление различия стоимости и потребительной стоимости. Именно это различие и образует сущность процесса становления капитала, когда предмет выступает в виде своей предпосылки. Если на стадии меновой стоимости стоимость еще не отделена в чистом виде от обменивающихся потребительных стоимостей (она лишь угадывается), то теперь К. Маркс фиксирует стоимость именно как то общее, которое относится не к потребительной стоимости, а является социальным содержанием товаров. Пока процесс все более глубокого отделения стоимостных дефиниций от потребительной стоимости не приобретает завершенной формы, сама стоимость не будет зафиксирована в ее сущностной противоречивости и историческом изменении. А это является оборотной стороной того самого природного момента, фиксируемого категорией «потребительная стоимость», которая, несмотря на свою отрицаемость, а точнее, благодаря тому, что эта отрицаемость проходит лишь первоначальную стадию, вплетается в стоимостные отношения. Субстанция стоимости, в которой тождество качественной стороны не совпадает с количественным различием отдельных товаров, не свободна от внешней, и в этом смысле еще более абстрактной качественности, каковой является природность, лежащая вне стоимости. Проще говоря, если два товара одинаковы по величине как стоимости, и тем не менее это различные товары, которые принадлежат разным владельцам, отличающим свой товар от чужого, то это и есть внешнее стоимости различие их от потребительной стоимости. Познание предмета в его абстрактной тождественности самому себе (капитала как стоимости) необходимо фиксирует сознательно или бессознательно те первоначальные корни, из которых возникает само это абстрактное тождество. Это отчетливо проявляется в особенностях того исторического этапа познания стоимости, которому соответствует логика стоимости, выделенной в чистом виде автором «Капитала». Такой этап в домарксистской политэкономии связан с «отцами современной политэкономии», как называл К. Маркс физиократов. Они впервые заложили основы буржуазной теории стоимости и прибавочной стоимости, перенеся вопрос о создании прибавочной стоимости из сферы обращения в сферу производства. В то же время их исторически начальное понимание товара и стоимости было противоречивым. Физиократы считали, что главной сферой производства является земледелие, где продукт производства всегда больше того, что сам производитель может потребить. Ф. Кенэ, один из основоположников данного направления, писал: «Государь и народ никогда не должны упускать из виду, что земля есть единственный источник богатства, и что одно только земледелие умножает последние...»41. Далее делался вывод о том, что главной формой богатства является рента. Стремление физиократов выявить материальную, вещественную основу богатства было связано с методологией метафизического материализма, развившегося во Франции в XVIII в.42 Положение Д. Дидро о том, что «невозможно предположить существование чего-либо вне материальной вселенной»43, ориентировало экономистов на поиск материальной основы экономических отношений44. Подчеркивая роль земли, физиократы, однако, не сводили богатство к простой природной основе. Оно для них есть результат воздействия человеческого труда на землю и отношений людей друг с другом. Так, Ф. Кенэ подчеркивал: "Какова продажная ценность ... таков и доход: изобилие и низкие цены не создают богатства. Неурожай при дороговизне цен является бедствием. Изобилие же, сопутствуемое высокими ценами, создает громадные богатства» 45. Несмотря на натуралистический характер своего учения- физиократы занимали, по сути, уже позицию теории стоимости. Это особенно наглядно проявилось в теории другого видного представителя физиократов А. Тюрго, бывшего еще ближе в отличие от Ф. Кенэ к французскому материализму. Не называя вещи своими именами, А. Тюрго фактически формулирует положение о стоимости, развивая тезис Д. Норса о внутренней стоимости: «Но следует различать две цены: текущую цену, которая устанавливается отношением предложения и спроса, и основную цену, которая в применении к товару есть то, чего данная вещь стоит работнику. Что касается заработной платы рабочего, то основная цена—это та, чего стоит рабочему его пропитание»46. Торговая сделка двух товаровладельцев, считал А. Тюрго, сродни первоначальному отношению человека и природы, когда человек за определенную плату (т. е. за свой труд) получает равный ей продукт и плюс еще чистый дар сверх этой платы. Причем этот прибавочный продукт составляет ренту, которая принадлежит земельному собственнику, тогда как прибыль земледельца, арендующего у первого землю, входит в издержки производства, которые должен оплачивать земельный собственник. Другой категорией у А. Тюрго, в которой неадекватно выражается стоимость, является категория ценности, отличаемая им от цены. Две вещи в обмене являются ценами друг друга, если имеют одинаковую ценность47. Ценность есть как бы единство текущей и основной цены, т. е. она включает в себя и внутренние затраты на товар, и момент рыночной конъюнктуры и субъективной заинтересованности в товаре продавца и покупателя. Единая стоимостная субстанция всех товаров выводится А. Тюрго на том основании, что в процессе обмена оба товара имеют одинаковую ценность, а если субъективная оценка расходится с действительными ценами на рынке, то через некоторое время это несоответствие устраняется. На этой же основе А. Тюрго, преодолевая поверхностную точку зрения обращения, сводившую богатство лишь к денежному товару, подчеркивает родство золота и серебра со всеми другими товарами: «Золото и серебро — два таких же товара, как и другие, [даже] менее пенные, чем многие другие, ибо они никак не служат удовлетворению действительных потребностей жизни»48. Отсюда делался вывод, что «... все виды товаров, могущие быть предметом торговли, взаимно, так сказать, измеряют друг друга»49. Таковы основные моменты физиократовской теории стоимости, которая зафиксировала качественное тождество всего товарного мира, образующего отношения ценности, или отношения текущей и основной цены. Но общественная субстанция стоимости, тождественная в себе (ибо каждый товар имеет ценность), в себе же и не различна. То есть различие не носит качественного, внутреннего для стоимости характера. В результате получается, что, с одной стороны, присутствует различие, хотя и связанное с тождеством и имеющее отношение к стоимости, но лишь количественное (много или мало затрат вложил в свой продукт земледелец, велика или мала основная цена товара). Пропорционально этому отношения всех товаровладельцев предстают качественно одинаковыми отношениями равенства и свободы, хотя количественные несоответствия и способны приводить к определенным конфликтам в обществе. С другой стороны, субстанция стоимости связана и с качественным различием, которое, однако, внешне стоимости, ибо коренится в особенностях потребительных стоимостей товаров. Невыявленность внутреннего качественного различия в стоимостной природе товаров ведет в итоге к переплетению социальных и природных определений товара. Богатство поэтому одновременно является социальным феноменом, причем капиталистическим по существу, и несет в себе элемент природности, как будто это явление рождено самой природой. Зафиксировав феномен богатства как факт неоплаченного труда (следовательно, как результат неэквивалентных отношений), физиократы, однако, связали его с природной стихией земли. К. Маркс подчеркивал эту двойственность физиократов, говоря, что их теория по видимости феодальна, а по сущности буржуазна (см. т. 26, ч. I, с. 20—25). Таким образом, исторически первое зрелое выявление абстрактной тождественной сущности, которая в себе различна лишь количественно, связано с тем, что в изображение сущности вплетается внешний для нее момент. Поскольку изучаемая сущность не предстала еще во внутреннем качественном различии и не обнаружила тем самым своего истинного характера, она дана тюка неадекватно, в обрамлении внешних, привходящих связей, создающих видимость вневременного характера этой сущности. К. Маркс же, излагая впервые стоимость в чистом виде, саму по себе, до того, как она проявится в товарном отношении, уже знал механизм превращения абстрактного тождества в зрелое конкретное тождество, абстрактного зародыша сущности (товара) в собственно сущность (капитал). Поэтому логическое здесь не может не отличаться от исторического, и, более того, это различие столь существенно, что именно в этом месте К. Маркс делает одно из своих крупнейших открытий. Рассмотреть стоимость в чистом виде, т. е. последовательно отделить ее от потребительной стоимости, нельзя, не раскрыв двойственного характера труда. Не случайно поэтому К. Маркс излагает свое учение о двойственном характере труда в отдельном параграфе первой главы. По своему содержанию данный параграф «Капитала» есть углубление понимания товара как абстрактного тождества на первой стадии своего развития (абстрактное тождество с впервые выявившимся количественным моментом различия, или разность, по Гегелю). Вскрыв за различием потребительной стоимости и стоимости различие конкретного и абстрактного труда, соответственно как целесообразной полезной деятельности и затраты человеческой рабочей силы вообще, К. Маркс углубляет свою прежнюю характеристику стоимости. При этом усиливается отвлечение исследователя от потребительной стоимости. Одновременно развивается момент количественного различия в стоимости, особенно когда характеризуется простой и сложный труд. С точки зрения стоимости эти два вида труда различаются лишь количественно. Абстрактное тождество еще более разворачивается как одинаковость, с которой различие либо связано, но носит только количественный характер, либо полностью внешне с качественной стороны, т. е. со стороны потребительной стоимости. Тем самым на стадии анализа стоимости самой по себе и логически, и исторически выявляется противоречивость двоякого рода. С одной стороны, стоимость как таковая различается от потребительной стоимости и потому может не совпадать с ней. В самом деле, если стоимость — это общественно необходимый труд, то продукт может иметь потребительную стоимость, но не иметь стоимости, или, как писал Ф. Кенэ, может быть изобилие потребительных стоимостей, которое тем не менее будет доставлять мало богатства. С другой стороны, имеется количественная противоречивость отдельных товарных стоимостей, не совпадающих друг с другом по величине. Главной является, естественно, качественная противоречивость стоимости и потребительной стоимости, ибо качество является определяющей стороной в его отношении с количеством. В самом деле, пока капитал характеризуется абстрактно, как неизменная в себе стоимость на первом плане стоит ее отделение от потребительной стоимости. Точно так же в истории познания сути капитала первоначально осуществлялось вычленение стоимости через различение ее от внешности потребительной стоимости. Следовательно, ведущую роль на данном этапе познания играет внешнее противоречие стоимости и потребительной стоимости50, являющееся стержнем движения от внешнего к внутреннему. Противоречия же в самой стоимости остаются еще в значительной степени внешними, несущественными, ибо носят чисто количественный характер. Поэтому и противоречивость буржуазного общества с этой позиции воспринимается либо как нечто внешнее по отношению к отживающим феодальным порядкам и их носителям, либо как нечто случайное, преходящее, что имеет место между самими товаровладельцами. Отсюда физиократы, во-первых, последовательно выступают против всех феодальных ограничений свободы товарных отношений. Так, А. Тюрго писал: «.. Г. де Гурнэ заключал, что там, где интерес частных лиц совпадает с общим интересом, самое лучшее — предоставить каждому человеку делать то, что он хочет. Ведь невозможно, чтобы в коммерции, предоставленной самой себе, частный интерес не совпадал с общим»51. Во-вторых, они нащупывают противоречия в самом капиталистическом товаровладении. Тот же А. Тюрго замечает: то, что рабочий продает свой труд дороже или дешевле, не зависит от него, а определяется соглашением с тем, кто оплачивает труд. А раз так — могут быть противоречия интересов. Однако, не видя качественной противоречивости, присущей буржуазным отношениям, классик домарксистской политэкономии тут же замечает, что обмен между рабочим и хозяином носит вполне закономерный и справедливый характер: «Во всех отраслях труда должен иметь место, и действительно имеет место, тот факт, что заработная плата рабочего ограничивается тем, что ему безусловно необходимо для поддержания жизни»52. В целом товарное капиталистическое общество представлялось физиократами гармонией классов: земледельческого, промышленного и земельных собственников. Отдельные противоречия между ними рассматривались как случайности товарного рынка, которые были вполне устранимы. Товарное общество предстает такой системой, где один богаче, другой беднее, но все имеют свое богатство от этой системы, которая постепенно развивается, богатство которой растет, но которая в целом остается сама собой. Эта метафизическая трактовка товарных отношений была внутренне связана с методом французского метафизического материализма. Например, П. Гольбах считал, что развитие того или иного объекта, явления и т. д. есть поддержание порядка: «Мы говорим, что человеческое тело находится в порядке, когда различные составляющие его части действуют так, что из этого проистекает сохранение целого, являющееся щелью человеческого существования»53. Лишь переход объекта к иному состоянию приводит к беспорядку, который возникает как следствие внешних воздействий. Но в природе, по П. Гольбаху, беспорядка нет. Такое метафизическое мышление понимает развитие не через внутренние качественные противоречия, а через внешние. Понимаемое «как уменьшение и увеличение, как повторение»54 развитие рассматриваемого объекта есть как бы его неизменность, сменяющаяся другой качественной неизменностью, для которой разные количественные состояния не меняют ее сути. Классиком метафизического метода был Д. Локк55. Хотя творческая деятельность Д. Локка и пришлась на конец XVII в., он сформулировал идеи, которые лишь в XVIII в. стали широко распространенными и получили воплощение в целой школе французского материализма. Д. Локк понимал тождество как простую качественную одинаковость, качественное равенство предмета самому себе. В доказательство он приводил такой пример: «Предположим, например, атом, т. е. непрерывное тело с одной неизменяющейся поверхностью, существующее в определенное время и в определенном месте; в какой бы момент его существования мы ни рассматривали его, в каждый ... момент он, очевидно, тождествен себе самому. Ведь будучи в данный момент тем, что он есть, и не чем иным, он остается тем же самым и должен оставаться таким все время, пока длится его существование, ибо все это время он будет тем же самым, а не другим». Различие для такого тождества, по Д. Локку, внешне. Оно носит либо качественный характер (например, различие дуба и жеребенка, когда никакого тождества нет), либо количественный («Дуб, выросший из саженца в большое дерево, а затем подрезанный, все время остается тем же самым дубом; жеребенок, ставший лошадью, которая бывает то откормленной, то тощей, все время остается той же самой лошадью, хотя в обоих случаях может быть явное изменение частей»56). Различие здесь, хотя и связано с тождеством, однако носит лишь внешний, количественный характер. Тем не менее такой подход был шагом вперед по сравнению с представлениями XVII в. Для Т. Гоббса, например, как уже было сказано выше, свойственно более механистическое и плюралистическое противопоставление тождества и различия, которые находятся вне друг друга. Лишь категория сходства, которая отражала общность тел, различающихся только количественно, «наводила мосты» между тождеством и различием. В сходстве Гоббс улавливал взаимосвязь тождества и различия, но в то же время считал их несовместимыми. У Д. Локка же различие фактически начинает проникать в само тождество. Однако оно остается тем не менее внешним ему, так как играет подчиненную роль. Предмет, существующий как таковой, тождествен себе в главном. С этой точки зрения развитие понимается как простая количественная постепенность, как уменьшение или увеличение, где сами количественные изменения полностью подчинены качественно неизменной, тождественной себе основе. Так, сводя тождество человека к особому устройству организма, Д. Локк писал: «Кто будет усматривать тождество человека, сходное с тождеством других животных, в чем-нибудь другом, а не в надлежащим образом устроенном организме, который с определенного момента сохраняется как единая жизненная организация, причем частицы материи, соединенные в нем, сменяются беспрестанно, тому будет трудно признавать одним и тем же человеком зародыш и взрослого, сумасшедшего и здравомыслящего на основании любого предположения, которое вместе с тем не допускало бы возможности того, чтобы одним и тем же человеком были Сиф, Измаил, Сократ, Пилат, св. Августин и Чезаре Борджиа»57. Сложнее сравнение Д. Локка с Г. Лейбницем. Последний был выдающимся представителем диалектического мышления XVII в. Подчеркивая, что вещь лишь в своем постоянном изменении остается сама собой и тем отличается от других вещей, Г. Лейбниц предвосхитил зрелую диалектику Гегеля. Поэтому Д. Локк делает шаг назад по сравнению с Г. Лейбницем в понимании диалектики тождества. И тем не менее его подход, несмотря на свою метафизичность, в некотором отношении был более зрелым, чем у Г. Лейбница, и представлял собой более высокую логическую ступень в истории познания. У Г. Лейбница постоянно изменяется фактически неизменная в себе духовная субстанция — монада. Различие же, хотя и переплетается с тождеством, по сути, как и у Т. Гоббса, лежит вне тождества. Напротив, Д. Локк пусть и отстаивает неизменность каждой вещи самой себе, однако все-таки признает количественную, постепенную изменяемость самой этой тождественной вещи. Хотя изменяемость лишь количественна, но она уже соседствует рядом с качественной тождественностью реального предмета: именно данное качество количественно изменяется. Различие материального субстрата находится не вне тождественной и неизменной духовной монады, а теснее увязывается с ней. Рассматривая идею человека, Д. Локк писал: «... В его тождество наравне с тем же самым бестелесным духом входит то самое тело, которое изменяется не сразу, но постепенно»58. Количественная постепенность не меняет тождества как такового, но это уже постепенность того же тождества, а не другого вне его. Скрыто полемизируя с Г. Лейбницем, Д. Локк нащупывает идеалистическую слабость его позиции: «Ибо если тождество одной только души делает человека одним и тем же, а в природе материи нет ничего такого, что мешало бы одному и тому же отдельному духу соединиться с различными телами, то возможно, что эти люди, жившие в разные эпохи и разного характера, были одним и тем же человеком»59. Идеалистическая монадология Г. Лейбница по сути своей, как и вообще мышление XVII в., плюралистична. Д. Локк же делает шаг в направлении последовательного понимания единства мира. И хотя у него тождество и внешне различию, но это тождество материального предмета, постепенно изменяясь, переходит в другое тождество. В этом взгляде нащупывается уже зрелое конкретное тождество материальной субстанции (точно так же, как в политэкономии XVIII в. была схвачена, пусть и в неадекватной форме, субстанция стоимости). В целом монизм домарксистского материализма в философии и политэкономии оставался незрелым. Даже у самых последовательных материалистов XVIII в., какими были энциклопедисты, материальная субстанция выступает не как абстрактное и различающееся в себе единство всего сущего, а в значительной степени как бесконечный живой организм. Материя характеризуется не как объективная субстанция, противоположная своему идеальному свойству сознания, а как качественная тождественность всех материальных предметов, различающихся лишь количественно. Отсюда вытекал, например, гилозоизм Д. Дидро. Материальная субстанция в метафизическом материализме предстает абстрактной одинаковостью, которая не существует наряду со своими единичными проявлениями, а есть та одинаковость предметов, которая фиксируется мышлением. В крайней форме этот взгляд получил выражение у Э. Кондильяка: «Но какова, в сущности, та реальность, которую имеет общая и абстрактная идея в нашем уме? Эта идея есть лишь имя ... а если она представляет собой нечто иное, она с необходимостью перестает быть абстрактной и общей»00. При этом «... абстрактные понятия образуются, когда мы перестаем думать о свойствах, которыми вещи различаются, а думаем только о качествах, в которых они сходны»61. Выражаемое тождество материального мира в философии метафизического материализма и товарного мира в учении физиократов есть лишь простая качественная одинаковость, качественно же в себе не различенная. Но такое отрицание реальности общего по сути оборачивается тем, что у материалистов Природа маячит как субстанция, существующая наряду с отдельными материальными телами, а у физиократов экономическая связь товаропроизводителей получает непосредственную форму излишка, создаваемого землей. Сама одинаковость субстанции, сводимая только к существованию в мышлении, рядоположенно соседствует с отдельными предметами (как если бы она и вправду существовала обособленно от этих предметов). Чем больше эмпирическое мышление метафизического материализма старается свести общее к простой одинаковости, тем сильнее это общее грозит противопоставить себя единичному миру. Итак, Д. Локк философски обосновал те идеи, которые затем были реализованы в конкретном познании буржуазных отношений физиократами. Делая шаг назад от диалектических идеи Г. Лейбница, Д. Локк, как ни парадоксально, благодаря своей материалистической позиции теснее увязывает тождество и различие. Он выделяет то абстрактное количественное различие, которое является количеством данного тождества, а не лежит вне его. За таким качественным тождеством, находящимся в единстве с количественным различием, уже проглядывает преходящий характер каждой конкретной вещи, переход ее в другую, а за этим — единая материальная субстанция вообще. Субстанциональный уровень методологии мышления у Д. Локка, а затем и у французских материалистов, позволил и экономистам нащупать общественную субстанцию стоимости. Однако не следует переоценивать метафизический этап домарксистского философского и экономического познания. Несмотря на взаимосвязь, тождество и различие оказываются по сути обратными друг другу, т. е. чем меньше тождество, тем больше различие, и наоборот. Причем эта обратность может быть двоякого рода, соответственно двум типам различия, о которых говорилось выше. Имеется в виду качественное различие, лежащее за рамками данного тождества (например, стоимость, или цена, ценность по терминологии физиократов, которая качественно отличается от другого товара своей внешней формой потребительной стоимости), и количественное различие тождества. Если сравнивать два товара как качественно тождественные стоимости (тождественные не по величине, а по своему качеству быть носителями богатства, стоимости), то их различие по потребительной стоимости не есть их тождество, оно вне тождества. Если же сравнивать два товара как качественно тождественные стоимости, а их различие видеть в количествах стоимости, воплощенных в обоих товарах, то различие здесь, хотя и связано с тождеством (не находится вне тождества как различие стоимости и потребительной стоимости), оказывается обратно пропорциональным тождеству. Разная количественная способность товаров воплощать богатство обратна их общему качеству быть таковыми, т. е. чем менее товары различаются по количеству стоимости, тем более они тождественны как носители богатства. Толкование обратности отношения тождества и различия в определенной степени проявилось и в советской философской литературе, особенно с конца 30-х по 50-е гг., когда господствовала так называемая концепция диалектического противоречия в разных отношениях. Утверждалось, что если противоположности в одном отношении тождественны, то различны они могут быть только в другом отношении. Единство противоположностей понималось при этом как единство положительной и отрицательной, «хорошей» и «дурной» противоположностей. Развитие противоречия характеризовалось как механическое расхождение противоположностей: усиливается «хорошая» — ослабляется «дурная» противоположность. По сути в таком подходе, несмотря на признание всеобщности борьбы противоположностей как внутреннего источника развития, делается серьезная уступка метафизическому мышлению. Последнее проявляется в отрыве тождества от различия, что критиковал еще Гегель. В интерпретации диалектики «Капитала» различие между идеями 20-х, 40-х и 50-х гг. состояло в том, что если раньше исходное противоречие в «Капитале» рассматривалось как противоречие потребительной стоимости и меновой стоимости, что и отмечалось в §1, то впоследствии таким противоречием стало рассматриваться отношение потребительной стоимости и стоимости. Особенно заметный вклад в популяризацию логики «Капитала», в ее интерпретацию внес М. М. Розенталь. Если учесть, что в сталинский период внимание к диалектике «Капитала», как и вообще к диалектике, было совершенно незначительным, то значение работ М. М. Розенталя трудно переоценить. По мнению М. М. Розенталя, вся диалектика категорий в «Капитале» производна от исходного противоречия потребительной стоимости и стоимости. Внутренняя антиномия товара, развиваясь, приводит к другим более сложным противоречиям — между товаром и деньгами, между трудом и капиталом и т. д. Выделение противоречия стоимости и потребительной стоимости как «клеточки», из которой разворачивается логика К. Маркса, было чрезвычайно важно в осмыслении метода «Капитала». Без сознательного отделения социальных характеристик товара, воплощенных в его стоимостной стороне, от его природных свойств, представленных потребительной стоимостью, невозможно понять исторический характер стоимостных отношений. Поэтому работы М. М. Розенталя положили начало существенно важному этапу исследований логики «Капитала» К. Маркса в советской философской литературе. Однако розенталевское толкование диалектики товара допускает заметную уступку абстрактному количественному пониманию стоимости. Это наглядно проявляется в его анализе стоимостного отношения. М. М. Розенталь полагал (вопреки марксовым словам о том, что товар, -находящийся в относительной форме стоимости, не может одновременно в том же отношении находиться в эквивалентной форме стоимости), будто одновременное нахождение товара в эквивалентной и относительной форме стоимости все-таки косвенно осуществляется. Так, он писал: «Следовательно, как это ни звучит парадоксально, товар, находящийся в эквивалентной форме, может выполнять эту роль потому, что он сам выражает относительно свою стоимость з товаре, на который он обменивается. А это значит, что товар, находящийся в относительной ферме, выполняет одновременно роль эквивалента, выполняет эту роль косвенно, не непосредственно, но тем не менее без этого он не сможет в противостоящем ему товаре найти своего партнера но обмену»62. С помощью слова «косвенно» М. М. Розенталь так вольно толкует К. Маркса, что классическое положение теряет свой однозначный смысл. Ниже при рассмотрении формы стоимости мы подробнее остановимся на этом положении К. Маркса и его интерпретациях в советской философской литературе. Здесь же отметим, что подобное понимание стоимостного отношения сводится к тому, что тождество соотносящихся товаров усматривается в их качестве быть стоимостями, а различие — либо во внешности потребительных стоимостей, либо в количественном несоответствии друг другу. Следовательно, стоимость интерпретируется как абстрактная количественная одинаковость или — неодинаковость. При этом не выделяется качественное различие, внутренне присущее самой стоимости. Тем самым интерпретация диалектики «Капитала» в данном случае осуществляется с заметным креном в сторону вполне определенного витка логики «Капитала», совпадающего с рассмотрением стоимости в чистом виде, стоимости как абстрактной одинаковости всех товаров. Конечно, работы советских философов, выполненные с этих позиции, и в частности работы М. М. Розенталя, принципиально отличаются от работ домарксистских материалистов и использовавших метафизическую методологию физиократов, ибо первые, хотя и трактуют стоимость с налетом абстрактной количественности, как последователи К. Маркса, исходят из раскрытой сущности капитала, его исторически преходящего характера. Однако то, что в таких работах делается уступка идеям домарксистского метафизического материализма, является заметным. Поэтому вовсе не случайно, что в 40-х—50-х гг. в советской философской литературе преобладала проблематика философского материализма с подчеркнутой симпатией к философии французского материализма, тогда как гегелевская философия третировалась как реакция прусской монархии на французскую резолюцию. При первоначальном выделении стоимости в чистом виде, которое осуществляет К. Маркс, рассматривая общественно необходимый труд, распадающийся на труд простой и труд сложный, стоимость действительно предстает абстрактной качественностью, столь же абстрактно количественно различенной в себе. Предмет, фиксируемый сначала как абстрактное тождество, содержит в себе лишь внешнее количественное различие. Качественно же он отличается от не-предмета, т. е. от того предыдущего состояния, из которого он возникает. Стоимость отчленяется в анализе от потребительной стоимости так же, как в реальности капитализм отделялся от феодализма, в котором господствовали натуральные отношения. Если абсолютизировать это исходное, хотя и внутри товара находящееся, но относительно сути капитала внешнее противоречие и непосредственно из него выводить противоречие товара и денег, и главное труда и капитала, то может показаться, что труд совпадает с потребительной стоимостью, а капитал — со стоимостью. Первый полюс воплощает естественные человеческие свойства, а второй — богатство. Так, по сути и считали в 40-е — 50-е гг., когда все положительное однозначно связывали с пролетариатом, а отрицательное — с буржуазией. Отсюда делался вывод: «Ведущим полюсом товара в условиях капитализма является стоимость. Товары производятся не ради их потребительной стоимости, а ради их стоимости, включающей и прибавочную стоимость. В условиях социализма отношение сторон товара коренным образом изменяется. Здесь ведущей стороной является не стоимость, а потребительная стоимость. Здесь, прежде всего, решается задача — обеспечить расширенное воспроизводство народного хозяйства средствами производства и трудящихся — средствами потребления»63. Сказать, что при социализме главное — потребительная стоимость, равнозначно тому, будто в природе человека, его родовой сущности изначально заложено свойство жить без эксплуатации. Как в домарксистском обществоведении капитализм рассматривался как реализация естественной, свободной сущности человека, так и социализм и коммунизм преподносятся как нечто абсолютное и святое. Между тем подлинное материалистическое понимание истории утверждает мысль об естественно историческом ходе общественного развития, которому чужды предзаложенные цели. Кроме того, непосредственное выведение диалектики категорий в «Капитале» из противоречия потребительной стоимости и стоимости рождает упрощенное понимание механизма эксплуатации. Кажется, будто капиталист просто забирает богатство у рабочего. В итоге недооценивается тождество всей капиталистической системы. При абстрактном подходе к стоимости, когда различие либо внешнее (по потребительной стоимости), либо количественное (другой уровень внешности), тождество стоимости противопоставляется ее различию, так как чем больше в каждом из товаров проявляется свойство быть носителем стоимостного богатства, тем меньше должно быть их количественное различие, и наоборот. Тождество обратно различию, что и рождает представление о развитии противоречия как уменьшении тождества и усилении различия. Однако следует иметь в виду, что противоречие потребительной стоимости и стоимости есть основное противоречие именно становления предмета (товара), а не самого предмета (капитала). Поэтому нельзя механизм противоречивости потребительной стоимости и стоимости непосредственно распространять и на другие более сложные отношения. На уровне стоимости, взятой в отвлечении от потребительной стоимости, тождество абстрактно и преобладает над различием. Так как субстанция стоимости выражена пока лишь как простая одинаковость, не различенная в себе качественно и потому качественно не изменяющаяся, то сам момент отрыва от потребительной стоимости проникает в характеристику стоимости. Вследствие этого стоимость характеризуется, с одной стороны, как общественная субстанция, а с другой—она неизменна в себе, неисторична, а следовательно, в ней сохраняется момент социальной вневременности, присущий прежде всего товару как потребительной стоимости. В той степени, в какой мысль исследователя зафиксировала абстрактное тождество изучаемого предмета, в нем намечается момент конкретного тождества. Если все товары — стоимости, а капиталистическое богатство, изучаемое К. Марксом, совпадает со стоимостью, то следует, очевидно, в самой стоимости, которая теперь последовательно отделена от потребительной стоимости, обнаружить основу самоизменения. Стоимость должна качественно сама себя изменять, чтобы получился собственно капитал. Однако, поскольку выделено абстрактное тождество предмета, то это — лишь наметившийся момент, ибо субстанция стоимости пока зафиксирована абстрактно, как простая количественная одинаковость. А потому, пока внутренняя основа самоизменения стоимости не выделена, сохраняется иллюзия возникновения богатства (добавочной стоимости) не из стоимости же, а из потребительной стоимости. Это причудливое переплетение истины и иллюзии и наблюдается в концепции физиократов. В той степени, в какой факт прибавочной стоимости уже отмечен физиократами, в их понимании товара содержится зародыш конкретного тождества, ибо отдаленно улавливается факт самоизменения богатства в самом производстве. Но то — лишь зародыш, а преобладает метафизическое понимание товара как чего-то непосредственно вещественного, в котором труд слит с веществом природы, в результате чего кажется, будто отношения по производству товарного богатства вечны и справедливы. Итак, мысль К. Маркса, двигаясь от потребительной стоимости к стоимости, зафиксировала стоимость саму по себе как абстрактную одинаковость человеческого труда вообще. Стоимость при этом есть объективно другой полюс товара по отношению к потребительной стоимости. Хотя потребительная стоимость и стоимость являются сторонами одного товара и образуют диалектическое противоречие, они внешне друг к другу, как внешне социальное и природное. Этот момент внешности органически вплетается в ткань буржуазных отношений, которые представляют собой становление зрелой социальности. Одновременно стоимость, взятая сама по себе, впервые обнаруживает в себе момент абстрактного различия, играющий пока подчиненную роль по отношению к тождеству и внешний тождеству, что свидетельствует о нахождении предмета (капитала) в стадии своего становления. Рассмотрение стоимости самой по себе подводит к пониманию того, что меновое отношение случайно лишь на поверхности. Поэтому К. Маркс возвращается к меновой стоимости. Он переходит к анализу новой стадии абстрактного тождества. §3. Противоречия формы стоимости. Классическая домарксистская диалектика и трудовая теория стоимости. Абстрактно тождество переходит из стадии, когда стоимость, будучи внешней к потребительной стоимости, отталкивает ее от себя, в новую стадию, на которой начинается взаимное притяжение противоположностей. Говоря гегелевским языком, стадия разности абстрактного тождества сменяется стадией противоположности. При характеристике стоимости самой по себе стоимость и потребительная стоимость в своей внешности равнодушны друг к другу. Стоимость рассматривается вне связи с потребительной стоимостью. Безразличие друг к другу противоположных сторон товара проявляется и в самой стоимости как абстрактном отношении. Стоимость как общественно необходимый труд равнодушна, внешне количественным различиям товарных стоимостей. С переходом к форме стоимости все эти противоположные моменты начинают как бы переходить друг в друга, взаимообусловливать, взаимопорождать друг друга. Если стоимость сама по себе характеризовалась К. Марксом через безразличие к потребительным стоимостям, то теперь такое безразличие отрицается. В самом деле, если стоимость есть общественно необходимый груд, то общественное единство товаров может проявиться только через отношение товаров, различающихся по своей потребительной стоимости. Абстрактное тождество в зрелом виде выявляет свои внешние и внутренние различия. Когда К. Маркс характеризует стоимость саму по себе, субстанция стоимости, казалось бы, непосредственно совладает с единичным товаром, и представляется, будто всякий товар является непосредственным выразителем общественной субстанции. Однако, с другой стороны, субстанция понята как общественно необходимый труд, из чего следует, что необязательно совпадение общественного и индивидуального труда. Эта двойственность стоимости есть в то же время единство, противоположное природной стороне товара, воплощенной в потребительной стоимости. Чем больше происходит отвлечение от потребительной стоимости, тем отчетливее проявляется подобная двойственность. Логика К. Маркса, соответствующая историческому развитию товара, такова, что отвлечение стоимости от потребительной стоимости углубляется, когда происходит якобы возвращение к меновой стоимости. «Якобы» потому, что если первоначальное меновое отношение казалось чем-то случайным, то теперь в нем исследователь просматривает общественную субстанцию труда. Такое возвращение к меновой стоимости является отрицанием анализа стоимости самой по себе, вытекающим из самого этого анализа. Рассмотрение стоимости самой по себе закономерно превращается в антиномию: субстанция есть то, что есть в отдельном товаре и у отдельного товаровладельца, и в то же время она не совпадает с отдельным товаром. Она оказывается неуловимой общественной силой. Переходя к форме стоимости, К. Маркс пишет: «Стоимость ... товаров тем отличается от вдовицы Куикли, что не знаешь, как за нее взяться. В прямую противоположность чувственно грубой предметности товарных тел, в стоимость ... не входит ни одного атома вещества природы. Вы можете ощупывать и разглядывать каждый отдельный товар, делать с ним что вам угодно, он как стоимость ... остается неуловимым» (т. 23, с. 56). Это предварительное вступление К. Маркса к анализу формы стоимости является тем логическим витком его мысли, который соответствует определенному историческому этапу домарксистской политэкономии и диалектики, связанному с именами А. Смита, Д. Беркли, Д. Юма, И. Канта, т. е. с направлением классического субъективного идеализма. Если для Д. Локка и физиократов с их метафизической методологией субстанциональное единство мира, в том числе товарного мира, было простой качественной одинаковостью всех предметов и явлений, то методология субъективного идеализма, делая шаг вперед в осмыслении этого субстанционального взгляда, выявляет его глубокую антиномичность. А. Смит совершает скачок по сравнению с физиократами в осмыслении диалектики товара. Критикуя физиократовскую идею об исключительной избранности земледельческого труда, он верно подчеркивал, что даже ремесленник, производя товара на 10 фунтов стерл., на столько же и потребляет хлеба за данный промежуток времени (общий продукт в стоимостном выражении будет равен 20 фунтам стерл.), а потому неправомерно говорить о непроизводительности промышленного труда. Для А. Смита все товары родственны, какую бы они не имели потребительную стоимость, все являются затратами человеческого труда. Он писал: «Таким образом, труд представляет собою действительное мерило меновой стоимости всех товаров»64. А. Смит был первым экономистом, кто столь отчетливо сформулировал положение о труде как общественной субстанции стоимости. Тем самым качественное тождество всех товаров было выражено несравненно глубже, чем это было сделано физиократами. К. Маркс, характеризуя отличие А. Смита от физиократов, подчеркивал: «Напротив, у А. Смита стоимость создается всеобщим общественным трудом, — в каких бы потребительных стоимостях он ни был представлен,— создается исключительно только количеством необходимого труда» (т. 26, ч. 1, с. 60). Однако субстанцию стоимости А. Смит выделял все с тех же абстрактных позиций, что привело его к своеобразному теоретическому дуализму. С одной стороны, стоимость товара есть для него количество труда, затраченного на его производство, а с другой, — «стоимость всякого товара для лица, которое обладает им и имеет в виду не использовать его или лично потребить, а обменять на другие предметы, равна количеству труда, которое он может купить на него или получить в свое распоряжение»65. Стоимость товара для шотландского экономиста оказывается антиномичной вещью в себе: она и равна определенным затратам труда, и в то же время в реальных торговых сделках постоянно модифицируется в номинальную цену, несовпадающую с ней. Стоимость есть нечто объективное для товаровладельцев, и одновременно она дана субъективно через отдельные акты купли-продажи. Качественное тождество товарного рынка, мирно соседствующее с количественными различиями отдельных товаров в метафизической методологии физиократов, превращается в неразрешимую антиномию тождества стоимости, ускользающего в постоянно изменчивых стоимостях у Л. Смита. Если стоимость товара равна вполне определенному количеству труда, то почему она воплощается то и одной цене, то в другой и т. д.? Стоимость оказывается чем-то постоянным и в то же время изменчивым. Все товары и их владельцы тождественны, и все-таки общество предстает двумя полюсами богатства и бедности. Д. Юм выразил ту же антиномичность тождества и различия в общей философской форме. Хотя Д. Юм был близок к французскому материализму, как и Л. Смит к физиократам, он тем не менее уловил тесную взаимосвязь тождества и различия: «Отношение противоположности на первый взгляд может показаться исключением из того правила, что ни одно отношение какого-либо рода не может существовать без некоторой степени сходства. Но примем во внимание, что никакие две идеи не являются сами по себе противоположными, за исключением идей существования и несуществования, но последние явно сходны, так как обе заключают в себе некоторую идею объекта, хотя вторая исключает объект из всех времен и мест, в которых, как полагают, он не существует»66. Если Т. Гоббс выносил сходство за рамки отношения тождество — различие, то Д. Юм увязывает сходство не просто с различием, а с отношением противоположности. Он считал, что тождественный в каждый данный момент времени и места себе объект в следующий момент времени настолько меняется, что ведет к парадоксу: один м тот же объект есть разный объект. В еще более заостренной форме подобная противоречивость была открыта другим классиком субъективного идеализма — И. Кантом, в его космологических антиномиях. И. Кант формулировал противоположные друг другу тезис и антитезис: «Мир имеет начало во времени и ограничен также в пространстве» и «Мир не имеет начала во времени и границ в пространстве; он 'бесконечен и во времени, и в пространстве»67. В таком тесном единстве тождество и различие, прерывность и непрерывность, конечное и бесконечное еще никем в истории философии не рассматривались. Но и Д. Юм, и И. Кант стояли на одной метафизической позиции, полагая, что тождество и различие находятся все-таки вне друг друга. Как разрешаются в субъективном идеализме диалектические антиномии? Диалектические затруднения объясняются не объективным совпадением тождества и различия в предмете, а особенностями человеческого познания. Для И. Канта мир в целом — это идея разума, в рамках которой и тезис, и антитезис одинаково ложны. Мир не дан субъекту таким, каким он есть на самом деле и тем более в качестве безусловного целого, а потому и утверждать о нем противоположные положения 'бессмысленно. И. Кант писал: «... Мир вовсе не дан как вещь в себе и, стало быть, не дан ни как конечный, ни как бесконечный по своей величине»68. Аналогично и Д. Юм сводил антиномичность к специфике мышления и познания. Для объяснения парадоксальности в мышлении он приводил такие аргументы: «Предположим для этой цели, что перед нами налицо некоторая масса материи, части которой смежны и связаны друг с другом; очевидно, что раз все части этой массы остаются непрерывно и неизменно тождественными, то мы должны приписать ей полное тождество, какое бы движение или перемену места мы ни наблюдали в целом или в любой его части. Но предположим, что к этой массе будет прибавлена или же от нее будет убавлена очень малая, или незначительная, часть материи: строго говоря, это, безусловно, нарушит тождество целого; однако, редко придерживаясь такой точности в своем мышлении, мы обычно не колеблясь признаем тождественной массу, в которой находим такое незначительное изменение. Переход мысли от объекта, еще не подвергавшегося изменению, к объекту, уже претерпевшему изменение, совершается так беспрепятственно и легко, что мы едва замечаем его и бываем склонны воображать, будто продолжаем непрерывно рассматривать один и тот же объект»69. Логика Д. Юма такова, что согласно ей объект в каждый момент времени и места, оставаясь самим собой, в другой момент меняется, следовательно, нет одновременного наложения тождества на различие, а потому и антиномичность есть лишь особое свойство процесса познания. Более того, сам объект остается непознаваемым, ибо его разные состояния есть лишь наши впечатления, переживания этого объекта, по Д. Юму. Постепенность изменения в метафизическом материализме сменяется усилением взаимосвязи тождества и различия, устойчивости и изменчивости, движения и покоя у Д. Юма и И. Канта. По и они в целом занимают метафизические позиции, сводя антиномнчность лишь к трудностям мышления. Диалектика оказывается лишь «логикой видимости», по словам И. Канта. Разрешение же противоречия тождества и различия оказывается иллюзорным, ибо противоречие объясняется субъективными особенностями. И именно поэтому мышление застревает в подобном дуализме, обращаясь то к одной стороне предмета, то к другой. Э. В. Ильенков в свое время точно подчеркивал: «... Метафизика толкует противоречие как лишь субъективный фантом, к сожалению, вновь и вновь появляющийся в мышлении в силу его несовершенства, а диалектика рассматривает его как необходимую логическую форму...»70. Такая же двойственность пронизывает теорию А. Смита. Стоимость у него оказывается идеей, в которой схватывается объективная противоречивость товарного мира, где отклонение цены вытекает из природы самой стоимости. Почему так происходит — остается для познающего субъекта загадкой. Вместо положительного движения в глубь этой антиомии А. Смит субъективизирует субстанцию стоимости, сводя ее к труду отдельного человека (вновь принцип гносеологической робинзонады). Сам рабочий с его потоком субъективных ощущений д л я А. Смита есть лишь определенное количество труда, которое во все времена имеет одинаковую стоимость, воплощающуюся тем не менее в разных количествах потребительных стоимостей. А. Смит писал: «... Товар, который сам постоянно подвергается колебаниям в своей стоимости, никоим образом не может быть точным мерилом стоимости других товаров. Можно сказать, что во все времена и во всех местах одинаковые количества труда имели всегда одинаковую стоимость для рабочего. При обычном состоянии своего здоровья, силы и способностей, при обычной степени искусства и ловкости он всегда должен пожертвовать той же самой долей своего досуга, своей свободы и спокойствия. Цена, которую он уплачивает, всегда остается неизменной, каково бы ни было количество товаров, которое он получает в обмен за свой труд. Правда, он может иногда купить большее количество этих товаров, иногда меньшее, но в данном случае изменяется стоимость этих товаров, а не стоимость труда, на который они покупаются» 71. Так А. Смит попадает в нелепый круг, определяя, с одной стороны, стоимость товаров трудом, а с другой — стоимость самого труда. Субстанцию стоимости — общественный труд — он представляет как нечто единично вещественное, что делает из товара своеобразную вещь-в-себе, которая, хотя и есть определенное количество труда, в то же время равна труду, на который его можно обменять. Сам труд отдельного товаропроизводителя понят как единичная вещь, замкнутая в себе и предстающая то объективной своей стороной, то субъективной, то постоянством, то изменчивостью. Труд является своеобразным абстрактным товаром наряду с другими товарами, а не в них проявляющейся субстанцией. Фетишизм земли у физиократов, которые сводили субстанцию стоимости к труду, вложенному в землю, превращается в фетишизм единичного продукта труда, в какой бы потребительной стоимости он ни воплощался. А. Смит по сути занимает эмпирическую позицию, растворяя общую субстанцию в единичных товарах72. Но товар теперь не есть простое и спокойное качественное тождество и количественное различие, он предстает антиномией целостности, которая угадывается за всем товарным миром и все-таки остается непостижимой. Стоимость оказывается не общим законом, соединяющим отдельные товары в единое целое, а простой совокупностью единичных товарных стоимостей, каждая из которых есть единство двух моментов: стоимость в-себе и стоимость в-ином. Какой труд заложен в товаре и какое богатство он может принести (т. е. каким он в конце концов окажется для своего владельца)—это те одно и то же. За такой двойственностью, во-первых, видится усиление качественного тождества товаров, притягивающих друг друга, ибо принцип стоимости распространяется А. Смитом на все вилы труда. Во-вторых, четче обозначается количественное различие, соседствующее рядом с качественной одинаковостью товаров. В-третьих, углубляющееся отделение стоимостных определений от определений потребительной стоимости, или внешнее различие стоимости и потребительной стоимости, сохраняет момент непосредственной сращенности этих противоположных сторон товара. Такая сращенность сохраняется во всей домарксистской политэкономии, не знавшей разделения абстрактного и конкретного труда. У А. Смита данная особенность диалектики познания буржуазных экономических отношений проявилась в сведении субстанции стоимости к единичной товарной стоимости, в результате чего сам труд, рассматриваемый как определенная затрата, и не отделяемый сознательно от потребительной стоимости, оказывается таинственной вещью в-себе, выражающей настолько же целостность товарного рынка, насколько и его разобщенность. К. Маркс, подчеркивая, что А. Смит непоследовательно отделяет стоимость от потребительной стоимости в товаре, писал, что «... Смит смешивает «труд другого человека» с «продуктом этого труда» (т. 26, ч. 1, с. 49) 73. Тем самым здесь вновь обнаруживается, что, пока не выявлено внутренне качественное различие в самой стоимости, качественная тождественность стоимости переплетается с качественным различием товаров по потребительным стоимостям. Наконец, в-четвертых, чем последовательнее А. Смит проводит принцип качественного стоимостного тождества всех продуктов деятельности человека в буржуазном обществе, тем ближе он подступает к внутреннему качественному различию, проявляющемуся в коренной противоположности труда и капитала, богатства и бедности. Он впервые отразил факт создания прибавочной стоимости трудом рабочих: «... Стоимость, которую рабочие прибавляют к стоимости материалов, распадается в этом случае (имеется в виду капиталистическое производство. — С. Р.) на двечасти, из которых одна идет на оплату их заработанной платы, а другая—на оплату прибыли их предпринимателя на весь капитал, который он авансировал в виде материалов и заработной платы»74. В вопросе об отношениях труда и капитала двойственность Смита .была кричащей. Верно подчеркивая, что прибыль капиталиста возникает из труда и что чем больше зарплата, тем меньше прибыль75, А. Смит тем не менее не считал несправедливым, эксплуататорским отношение между трудом и капиталом, полагая, будто прибыль есть плата капиталисту за его риск предпринимательства, использование его капиталов. То, что между капиталистом и рабочим нарушается принцип эквивалентного обмена стоимостей, А. Смит объяснял просто. В первобытном обществе данный принцип действовал в чистом виде — там обменивались эквивалентные количества труда. При капитализме, когда возникает рынок, действительная и номинальная цена всех товаров точно соответствуют одна другой лишь в данном месте и в данное время. Продукт производства измеряется поэтому не только внутренними затратами, необходимыми для его производства, но и количеством продуктов, или количеством труда, которое можно купить в обмен на данный продукт. Капиталист в результате покупает на свои капиталы больше труда, чем оплачивает. Прибыль, следовательно, с одной стороны, создается трудом, возникает в производстве, а с другой — есть результат обращения, хитрости товарного рынка76. Товар для его владельца есть таинственная вещь в себе: он насколько дан (и стоит) его владельцу как нечто объективное, настолько же и не дан (не стоит) ему, ибо товар способен преподносить волшебные подарки либо, наоборот, смертельное разочарование. За каждым таким товаром проступает целостность товарного мира, не данная, однако, индивиду объективно. Момент качественногоразличия в стоимости (стоимость как самоизменение, самовозрастание) лишь намечается у А. Смита; в целом же он стоит на абстрактной количественной точке зрения, когда количество труда, затрачиваемого рабочим, больше количества труда, оплачиваемого капиталистом. «Почему же так?» — возмущенно спросит ‘человек, стоящий на позиции пролетариата и его теоретической платформе — диалектическом материализме. Но для А. Смита, идеолога восходящей буржуазии, такого вопроса не существует. По А. Смиту, у капиталиста «не было бы никакого интереса нанимать этих рабочих, если -бы он не мог рассчитывать получить от продажи изготовленных им произведений что-нибудь сверх суммы, достаточной лишь на возмещение его капитала»77. Как Д. Юм и И. Кант объясняли природу антиномий тождества и различия, движения и покоя лишь субъективными особенностями мышления, так и А. Смит произвольно разрешает возникающую антиномию обмена между трудом и капиталом по стоимости и не по стоимости лишь субъективным интересом капиталиста. Тем самым объективное рассмотрение противоречия дополняется субъективным произволом исследователя, выдаваемого за специфику индивида вообще, где бы она ни проявлялась — в экономике или познании. В советской философский литературе существует подход к диалектическому противоречию и логике «Капитала», которым, на наш взгляд, делает заметную уступку подобному дуалистическому мышлению. Мы имеем в виду подход, развиваемый И. С. Нарским. Концепция И. С. Нарского направленна на раскрытие антиномии диалектического характера действительности и формально-логического, непротиворечивого характера мышления. Философ пошел по пути максимального сближения диалектической логики с гносеологией. Он считает, что формально-логическое непротиворечивое мышление в то же время имеет диалектический характер, ибо все глубже пытается проникнуть в действительность, переходя от одного типа непротиворечивости к другому (как у Д. Юма, когда одно тождественное себе состояние объекта сменяется на другое тождественное себе состояние). Противоречивый характер связи мышления и объективной действительности, по И. С. Нарскому, состоит в том, что мышление неизбежно упрощает действительность на данном уровне познания. Поэтому «подлинные диалектические зависимости в виде формально-логических соотношений (а значит в символикеформально-логического противоречия) адекватно и нацело невыразимы»78. В процессе познания возникают специфические противоречия-антиномии, которыми и занимается прежде всего диалектическая логика. Они занимают как бы промежуточное положение между диалектическими и обычными формально-логическими противоречиями, что однако не означает существования некой единой формально-диалектической логики. Диалектические противоречия реальности как бы просвечивают сквозь формальную логику познания, что и обусловливает асимптотический характер бесконечного приближения познания к действительности. Разрешение антиномии-проблемы заключается в содержательном (а не вербальном) уточнении понятий, входящих в нее. И. С. Нарекли, критикуя гегелевскую трактовку противоречия и его разрешения, подчеркивает положительную сторону методологии И. Канта: «В плане нашего рассмотрения важно, что И. Кант поставил в теоретической форме проблему синтеза суждении именно как проблему о способе выхода из познавательной ситуации, в которой противоположные друг другу суждения «сталкиваются» в том или ином смысле друг с другом»79. Содержание уточнения понятий направлено на раскрытие взаимосвязанных, но формально-логических разных отношений. Такое уточнение проходит как бы две стадии: формально-логическую и диалектико-материалистическую. Формально-логический анализ позволяет увидеть, что обе стороны могут быть истинными. Дальнейшее диалектическое рассмотрение означает обращение к реальной действительности и вскрытие тех реальных отношений, которые делают тезис и антитезис истинными. Подобным образом И. С. Царский решает известную Марксову антиномию о возникновении и невозникновении капитала в обращении. С помощью формально-логических операций он превращает суждение «капитал не возникает из обращения» в суждение «капитал возникает в производстве». Изучение реальной действительности показывает, что капитал возникает в производстве, но при посредстве обращения. «Образовавшаяся истинная конъюнкция, — писал И. С. Царский,— выглядит примерно гак: «капитал возникает не в обращении, т. е. в производстве, и капитал возникает при посредстве обращения рабочей силы как товара»80. В такой формулировке И. С. Нарского явственно различие между предикатом «возникать в...» и «возникать при посредстве». О некорректности подобной интерпретации антиномии возникновения капитала мы подробно скажем ниже. Здесь же отметим, что позиция И. С. Нарского фактически примыкает к взглядам, господствовавшим в 40-е— 50-е гг., согласно которым тождество понималось как простая одинаковость и, как следствие, объективная противоречивость соседствовала с непротиворечивостью мышления. И. С. Нарский сделал заметный шаг вперед в осмыслении диалектического характера действительности и ее познания, допуская тем не менее в своей концепции существенное упрощение диалектики противоречия. В полемике с философами, исследовавшими противоречие как тождество противоположностей в одном отношении, И. С. Нареки и упрекал их в чрезмерном сближении гегелевской и марксистской трактовок противоречия. Однако тс, и в первую очередь Э. В. Ильенков, справедливо обратили внимание на преувеличение И. С. Нарским значения методологии И. Канта. Для К. Маркса антиномичность с ее дуализмом противоположностей необходимо присуща движению мысли, которая сначала фиксирует объект в его самотождественности, а затем выявляет парадоксальность этой самотождественности. Так, К. Маркс сначала обнаруживает субстанцию стоимости как простое одинаковое содержание всех товаров, а затем раскрывает антиномичность этой одинаковости. Общее содержание товаров предстает уже не простой суммой, количественно разложимой на свои составные части, а целостностью, таинственно скрывающейся за товарным отношением и не разложимой. Стоимость и совпадает с отдельным товаром, и не совпадает, существует объективно и остается неуловимой. Но разрешение антиномии К. Маркс видит не в простом формально-логическом уточнении понятий, а в дальнейшем проникновении в противоречивую сущность товара и выявлении дальнейшего движения обозначившихся противоположностей. Зафиксировав антиномичность и неуловимость стоимости, К. Маркс добавляет: «Но если мы припомним, что товары обладают стоимостью ... лишь постольку, поскольку они суть выражение одного и того же общественного единства — человеческого труда, что их стоимость ... имеет поэтому чисто общественный характер, то для нас станет само собой понятно, что и проявляться она может лишь в общественном отношении одного товара к другому» (т. 23, с. 56). Так усиление отрицания стоимостью потребительной стоимости приводит к спиралевидному возвращению все к тому же единству стоимости и потребительной стоимости. Теперь, однако, встает задача отличить натуральную форму товара от формы стоимости. Тайна всякой формы стоимости, подчеркивает К. Маркс, заключается в простой форме стоимости: х товара А = у товара В. Первый товар находится в относительной, второй — в эквивалентной форме стоимости. Товар при выходе на рынок, чтобы доказать свою общественную природу, должен быть признан таковым другим товаром, уже получившим общественный статус и потому способным выполнять роль эквивалента. В отличие от стоимости самой по себе, когда товары предстают внешне связанными друг с другом, форма стоимости есть такое взаимополагание двух товаров, каждый из которых в себе есть другой и в другом есть сам. Товарное отношение перестает быть равнодушием одинаковости и неодинаковости и превращается в их взаимопорождение, противоположность. Оба полюса стоимости (относительная и эквивалентная форма стоимости) одновременно образуют и одинаковость, и неодинаковость соотносящихся товаров. Другими словами, одинаковость и неодинаковость товаров берутся теперь не как внешнее соотношение общественно необходимого и индивидуального труда, а как такое их соотношение, которое проявляется через индивидуальное же стоимостное отношение. Тем самым стоимость как абстрактное тождество капитала в форме стоимости переходит в фазу противоположности. Соответственно этому отвлечение стоимости от потребительной стоимости, составляющее стержень всего первого отдела «Капитала» и существующее при изображении стоимости самой по себе как отношение разности, теперь превращается в отношение противоположности81. Стоимость изображается не как что-то отрицательное по отношению к потребительной стоимости, а как нечто положительное, которое саму эту негативность делает своим моментом. Как таковая стоимость получает свою форму, становится формой стоимости 82. Стоимость предстает субстанцией, различающейся в самой себе через соотнесение со своим иным—с потребительной стоимостью. Стоимость как абстрактное тождество выступает теперь такой количественной антиномией (противоположностью) одинаковости и неодинаковости товаров, которая оттеняется качественной стороной, воплощенной в потребительной стоимости. Те различия, которые выявились при рассмотрении стоимости самой по себе, в анализе формы стоимости углубляются, приобретая характер воспроизводящейся и укореняющейся антиномии. Форма стоимости есть прежде всего положительная антиномия стоимости и потребительной стоимости — ведь каждый из полюсов стоимостного отношения, будучи стоимостью (или потребительной стоимостью), тянется к другому как потребительной стоимости (или стоимости). Тем не менее отношение потребительной стоимости и стоимости—это внешнее различие, которое теперь еще более усилилось, несмотря на возвращение к потребительной стоимости, так как речь идет о форме стоимости. Главное, что придает форме стоимости диалектический характер,— это количественная антиномичность стоимостного отношения. Оба полюса формы стоимости суть тождество и различие одновременно, они оба — проявление субстанции стоимости, а значит, тождественны, но они и различны, так как представляют разные единичные воплощения этой субстанции. Причем качественная стоимостная тождественность товаров дополняется и их количественной эквивалентностью. Но с количественной стороны стоимостное отношение активно внутри себя. Количественная эквивалентность соотносящихся товаров постоянно нарушается и постоянно восстанавливается. Количественная антиномичность не затухает. Однако в такой антиномичности еще больше обнаруживается, что в стоимости отсутствует внутреннее качественное различие стоимости от самой 'себя, что качественное различие есть пока лишь отличие стоимости от потребительной стоимости. В эквивалентном стоимостном отношении, когда затраты труда, воплощенные в одном товаре, точно соответствуют затратам труда, воплощенным в другом товаре, оба товара, будучи тождественными по своему качеству (оба суть субстанция стоимости), тождественны н по своему количеству. Но внутреннее качественное различие их по стоимости (а не по внешней форме потребительной стоимости) пока не выявлено. Поэтому внешнее различие по потребительной стоимости продолжает иметь существенное значение для определенности товара. Два эквивалентных друг другу по количеству товара предстают именно двумя разными полюсами, так как это — разные товары по своему внешнему качеству, по потребительной стоимости. На данной стадии логики и истории познания товара объективно создается представление о стоимостном отношении как диалектическом противоречии в одном отношении, как зрелом диалектическом тождестве противоположностей. И товар-эквивалент, и товар, находящийся в относительной форме стоимости, есть два неразрывных полюса одной субстанции. Стоимость — вот то единое отношение, которое в то, же время противоречиво в себе, так как стороны его, хотя и тождественны по своей субстанции, и даже по величине этой субстанции, есть тем не менее два разных количества этой субстанции. Тождество предстает как различие, а различие как тождество. Но так ли уж зрела форма стоимости в диалектическом отношении? Не отвечая пока на этот вопрос прямо, обратимся к истории познания. Форма стоимости — это та логическая ступень в осмыслении товарно-капиталистических отношений, на которую поднялись крупнейшие представители буржуазного обществоведения— Г. В. Ф. Гегель и Д. Рикардо. Если Гегель в классической буржуазной философии создал противоположную метафизическому материализму XVIII з. систему, то главный представитель трудовой теории стоимости Д. Рикардо резко отличался в понимании природы буржуазных экономических отношений от своих предшественников — физиократов. Обоих мыслителей роднит количественная трактовка тождества (у Гегеля) и стоимости (у Д. Рикардо). Остановимся на этом несколько подробнее. Если физиократы — метафизические материалисты буржуазной политэкономии, то Д. Рикардо — ее Гегель. Трудовая теория стоимости Д. Рикардо является высшим достижением экономической домарксистской мысли. Она раскрывает стоимость как неразрывное общественное единство, товаров, на создание которых затрачен человеческий труд. Товар у Д. Рикардо выступает носителем отношения с другим товаром. Однако Д. Рикардо, пытаясь непосредственно из закономерностей стоимостного отношения вывести все особенности капиталистической экономики, не смог подняться выше того логического уровня, которому соответствует форма стоимости, и одновременно не понял до конца саму стоимость и ее форму. Им не был выявлен абстрактный характер товара как предпосылки капитала. Субстанцию товаров Д. Рикардо не сводит к золоту (как было у меркантилистов), земле (которой поклонялись физиократы) либо к хлебу (к чему приходил А. Смит, отталкиваясь от труда отдельного товаропроизводителя). Тем самым стоимость не понимается им метафизически, как нечто непосредственное, вещественное данное. Товар для Д. Рикардо есть процесс труда, угасший в своем результате. Устраняя непоследовательность А. Смита, Д. Рикардо подчеркивает, что субстанция всех товаров одна: несмотря на различные виды труда, все они суть труд вообще. Д. Рикардо указывал: «Стоимость товара, или количество всякого другого товара, на которое он обменивается, зависит от относительного количества труда, которое необходимо для его производства, а не большего или меньшего вознаграждения, которое уплачивается за этот труд»83. Каждый товар есть тождество различного: он — и труд как таковой и в то же время труд количественно особенный. Поэтому стоимость есть общественный процесс, разворачивающийся в конкретных единичных товарах. Все товары как формы проявления единой субстанции равноправны и поэтому, с точки зрения Д. Рикардо, неправомерно возвышать какой-то один товар как абсолютную меру стоимости. Он с воодушевлением утверждал, что золото как деньги — такой же товар, как и все остальные. «Но почему золото, хлеб или труд представляют более точную единицу — меру стоимости, чем уголь или железо, чем одежда, мы/ш, свечи и другие предметы необходимости рабочего? Или, короче говоря, почему какой-нибудь один товар или все товары вместе должны быть масштабом, если этот масштаб сам подвергается изменениям в своей стоимости? Стоимость хлеба, точно так же, как и стоимость золота, вследствие трудности или легкости производства может колебаться в сравнении с другими предметами на 10, 20 или 30%»84. Гениальность Д. Рикардо проявилась в его методологии целостного подхода к товарным отношениям, которые он свел к фундаментальному теоретическому принципу. Как Гегель все выводит и сводит в конечном счете к абсолютной идее, так Д. Рикардо все формы экономической жизни рассматривает как проявление субстанции человеческого труда. Труд берется им не в его единичности и сращенности с потребительной формой, как у А. Смита (что ведет к взгляду, будто стоимость труда как особого товара не изменяется и потому выступает истинной мерой стоимости), а как общественное единство товарного мира, которое, хотя и проявляется в товарах, далеко не совпадает с ними и даже противостоит им. Диалектический подход Д. Рикардо к буржуазным производственным отношениям проявился в том, что товарные отношения предстают в его изображении постоянно пульсирующей антиномией, которую он не пытается субъективно устранить, а, напротив, относится к ней как к объективному факту. Изменение стоимости отдельного товара (т. е. количества труда, необходимого для производства товара), по Д. Рикардо, ведет к изменению стоимостного отношения и, следовательно, как бы к изменению стоимости другого товара. Кроме того, изменение стоимости товара в определенной сфере производства, через конкуренцию капиталов ведет к изменению товарных стоимостей в других отраслях. Тем самым Д. Рикардо, как никто другой до К. Маркса, показал изменяющийся характер товарных отношений. Именно с этих позиций Д. Рикардо удалось выявить ряд существенных закономерностей буржуазной экономики. Так, он верно подчеркивал, что увеличение зарплаты рабочего само по себе не ведет к увеличению стоимости товаров. Оно лишь уменьшает прибыль капиталиста. Д. Рикардо, как объективный идеолог восходящей буржуазии, фиксировал антагонизм буржуазии и пролетариата, намечая при этом перспективу разоблачения «догмы Смита» о том, что стоимость товара складывается из прибыли, зарплаты и ренты. В той степени, в какой Д. Рикардо говорил о классовом антагонизме капитализма, он уловил момент историзма капиталистических отношений. В логическом плане это означало, что он нащупал момент зрелой связи тождества и различия в капитале как источник его развития. Однако в целом и главномД. Рикардо остался на позициях буржуазной абстрактной диалектики, которая не смогла проникнуть в капитал глубже его внешней, абстрактно тождественной стороны. Абстрактность подхода Д. Рикардо проявилась в его количественном толковании стоимости. К. Маркс писал: «... Он (Д. Рикардо. — С. Р.) вообще рассматривает лишь количественное определение меновой стоимости, а именно, то, что она равна определенному количеству рабочего времени, и забывает, напротив, о качественном определении ее, а именно, о том, что индивидуальный труд выражает себя как абстрактно всеобщий, общественный труд только путем своего отчуждения...» (т. 26, 4.2, с. 560). Количественное понимание стоимости предполагает, что всякий товар в идеале должен быть общественно необходимым, ибо он тождествен всем другим товарам и различается от них лишь количественно. Количественная трактовка стоимости привела Д. Рикардо к отождествлению стоимостей и, цен производства, прибавочной стоимости и прибыли, к отрицанию кризисов при капитализме, к непониманию роли денег в товарном производстве, Стоимость у Д. Рикардо, хотя и предстает общественно целым, связью отдельных товаров, по сути непосредственна, ибо непосредственно сливается с отдельным товаром. Стоимость оказывается все той же одинаковостью, которая дана в двух разных внешних качествах. Но эта данность субстанции в двух одинаковых количествах есть антиномия: эквивалентность постоянно изменяется, чтобы восстановиться вновь, а субстанция постоянно не совпадает со своими единичными полюсами, действуя за спинами их владельцев. Стоимость раздвоена в себе, но само это раздвоение внешне, так как состоит в количественном совпадении-несовпадении двух товарных стоимостей, либо в несоответствии их по потребительной стоимости. Общественный процесс при этом представляется как процесс складывания гармонии, который, правда, неизвестно когда должен завершиться, ибо конкуренция и количественное несоответствие товаров есть свое иное их качественной одинаковости как стоимостей. Теория Д. Рикардо абстрактна потому, что общественное целое, с его точки зрения, есть сумма, в значительной степени механическое соединение обособленных производителей. Оно как бы замыкается на отдельный товар. Другими словами, для товаровладельца это целое есть его товар, взаимодействующий с другими товарами, а не само единство товаров, не совпадающее непосредственно ни с одним из них. Чем более собственник сводит целостный процесс к его составной части (в конечном счете к самому себе как частному собственнику), тем сильнее проявляется разрушительная сила этого процесса по отношению к таким частям. Соответственно общественный процесс в головах частных собственников представляется «хитростью мирового разума». Если у А. Смита эта «хитрость» упрятана в отдельный товар как в вещь-в-себе, которая, с одной стороны, равна определенному количеству труда, а с другой — количеству продуктов, которые можно получить в обмен на нее, то у Д. Рикардо это — «хитрость» целостного общественного процесса, который столь же проявляется в своих составных элементах, сколь остается и неуловимым. Абстрактное количественное понимание стоимости Д. Рикардо делает для него неразрешимой проблему возникновения прибавочной стоимости. Он не мог объяснить, как эквивалентные стоимостные отношения приводят к неравенству труда и капитала или почему труд обменивается на товары, стоимость которых меньше его собственной, и какова в таком случае стоимость труда. Более того, Д. Рикардо даже не чувствовал здесь проблемы неэквивалентного обмена. В целом же чем настойчивее он пытался утвердить исходный принцип своей трудовой теории стоимости, тем отчетливее становилась его непоследовательность и заметнее значение конкуренции в его теории. В результате стоимость труда Д. Рикардо, с одной стороны, определяется стоимостью жизненных средств, необходимых рабочему, а с другой — спросом и предложением труда. Стоимость труда у Д. Рикардо, как и стоимость любого другого товара, включена в общественный поток, «хитрость» которого насколько и закономерна, настолько же и не подвластна. Стоимость всякого товара настолько же объективна и равна определенным затратам труда, насколько и субъективна в силу конкуренции. Только теперь эта антиномичность косит, в отличие от А. Смита, положительный характер и имеет развернутый вид. Характеризуя колебания в стоимости труда, Д. Рикардо пишет: «Когда рыночная цена труда превышает его естественную цену, рабочий достигает цветущего и счастливого положения, он располагает большим количеством предметов необходимости и житейского удобства и может поэтому вскормить здоровое и многочисленное потомство. Но когда, вследствие поощрения к размножению, которое дает высокая заработная плата, число рабочих возрастает, заработная плата опять понизится до своей естественной цены. Она может даже иногда, в силу реакции, упасть ниже ее»85. Двойственность А. Смита, с одной стороны, преодолевается Д. Рикардо, а с другой — она возводится в абсолют. Только таким абсолютом является теперь не отдельная товарная единичность, вещь-в-себе, способная нежданно-негаданно приносить большее число продуктов при обмене, чем если это возможно было бы, будь обмен эквивалентным, а труд как общественное единство. Поэтому именно этот абсолют, а не единичный товар, каким бы он ни был, и признается истинной мерой стоимости. «Такая мера, по моему мнению, существует, так как обе они (франк как мера стоимости и соотносящийся с ним товар как другая мера стоимости.— С. Р.) являются результатом труда. Следовательно, труд есть общая мера, с помощью которой могут быть определены как действительная, так и относительная стоимость предметов»86. У Гегеля высшей мерой является сам абсолют: «Можно также рассматривать меру как дефиницию абсолюта, и, согласно этому способу рассмотрения, было сказано, что бог есть мера всех вещей»87. У Д. Рикардо же, который рассматривает предмет как менее возвышенный, такой высшей мерой оказывается также нечто общее, что проявляется в различных товарах. Труд у Д. Рикардо — это духовный и материальный абсолют, сущность товаров, которая связывает их в одно целое и которая настолько же совпадает с отдельным товаром (и его издержками производства), насколько и не совпадает с ним. Последний момент, связанный с идеалистическим выведением труда как всеобщего за пределы единичных товаров ведет к тому, что Д. Рикардо, допуская непоследовательность в своей трудовой теории стоимости (ведь труд с капиталом обменивается неэквивалентно), совершенно не замечает этой непоследовательности, в отличие от А. Смита. «Рикардо просто-напросто отвечает, что так уж обстоит дело в капиталистическом производстве», (т. 26, ч. 2, с. 439), — подчеркивает К. Маркс. Так же Д. “Рикардо допускает среднюю норму прибыли, не понимая противоречия между ней и законом стоимости. Субстанция стоимости у Д. Рикардо одновременно есть «хитрый» субъект, (который по своему разумению и желанию то вдруг в большей количественной степени проявляющийся в какой-то (потребительной стоимости (конечно же, принадлежащей капиталисту), то нежданно становящийся скудным и недоступным. Субстанция стоимости у Д. Рикардо — это количественная антиномия, движущаяся через постоянные отклонения и восстановления соответствия, притяжение и отталкивание, противоречия и гармонию, но именно потому, что это — лишь количественная антиномия, он не замечает качественной неустранимости антагонизма между трудом и капиталом. В плоскости лишь количественного анализа противоречие между трудом и капиталом формулируется как вопрос, почему соотношение труда и товаров, на которые он обменивается, не подчиняется закону стоимости. «Вопрос, так поставленный, по самой сути своей неразрешим,— подчеркивает К. Маркс, — поскольку предпосылкой признается закон стоимости, — и неразрешим он по той причине, что здесь труд, как таковой, противопоставляется товару, определенное количество непосредственного труда, как такового, противопоставляется определенному количеству овеществленного труда» (т. 26, ч. 2, с. 440). Пока не выявлено внутреннее качественное различие в самой стоимости, нельзя сказать, почему стоимость самовозрастает и делает одних беднее, а других богаче. Но, с другой стороны, при этом и сам вопрос о неравенстве не возникает, ибо кажется, что товар каждого владельца делает его совладельцем богатства. В результате Д. Рикардо даже углубляет непоследовательность А. Смита. Как Гегель, постоянно критиковавший дуализм И. Канта и вышедший из него, придал этому дуализму положительный характер и возвел его в абсолют, так и Д. Рикардо двойственность А. Смита в толковании единичного товара распространил на товарность вообще. Антиномичность не столько была разрешена, сколько углублена88. В результате оказывается двойственным рикардовское понимание стоимости отдельного товара. Стоимость товара для Д. Рикардо абсолютна (это действительная стоимость), так как равна вполне определенному количеству затраченного на производство товара труда, и в то же время относительна (относительная стоимость в терминологии Д. Рикардо), потому что способность данного товара обмениваться на большее количество другого товара зависит, и от стоимости другого товара. Стоимость оказывается количественной антиномией. Она — и одинаковость и неодинаковость; нечто, совпадающее с отдельным товаром и не совпадающее с ним. Стоимость есть постоянно различенное в себе тождество, но лишь количественно, а потому Д. Рикардо и не мог последовательно провести свой абстрактный принцип стоимости, не объяснив парадокса обмена между трудом и капиталом, сбившись, сам того не ведая и не желая, на поверхностную точку зрения, согласно которой прибыль возникает из обращения. Лишь количественное различие, зафиксированное Д. Рикардо в стоимости, рождает два существенных недостатка его теории. Во-первых, форма меновой стоимости есть для него лишь нечто мимолетное, а не исторически специфическая форма 'продукта. Видение лишь внешних количественных противоречий в товарных отношениях приводит Д. Рикардо к абсолютизации капиталистического общества. «Если Рикардо полагает, что форма товара безразлична для продукта, — пишет К. Маркс, — и, далее, что товарное обращение лишь формально отличается от меновой торговли, что меновая стоимость является здесь лишь мимолетной формой обмена веществ, а деньги поэтому представляют собой лишь формальное средство обращения, то все это в сущности вытекает из его предпосылки о том, что буржуазный способ производства есть абсолютный способ производства...» (т. 26, ч. 2, с. 586). Выйдя на логический уровень понимания стоимости как отношения, как противоречия, в котором один товар отражает другой товар и отражается сам в нем, Д. Рикардо тем не менее не понял форму стоимости во всей ее глубине. И именно потому, что, с одной стороны, он вышел на этот уровень, а с другой — не раскрыл всей его глубины, Д. Рикардо «вообще, подобно остальным политико-экономам, грубо и без понимания обращается с определениями формы» (там же, с. 233). Впервые сведя стоимость к труду и рассматривая все остальные экономические отношения как формы проявления стоимости, Д. Рикардо существенно упростил и огрубил диалектику содержания и формы. Во- вторых, отсутствие внутреннего качественного различия в стоимости оборачивается вплетенностью внешнего качественного различия товаров по потребительным стоимостям в ткань анализа у Д. Рикардо. Хотя он упрекает Сэя, который «все время не замечает существенной разницы между потребительной стоимостью и меновою стоимостью»89, сам оказывается в этом вопросе непоследовательным. Так, он неверно считал, что «богатство не зависит от стоимости»60. Поэтому же Д. Рикардо, как подчеркнул К. Маркс, не мог понять «специфическое различие между товаром и капиталом, между обменом товара на товар и обменом капитала на товар — соответственно закону товарного обмена» (т. 26, ч. 2, с. 445). В итоге капитал для Д. Рикардо — лишь накопленный труд, а не общественное отношение (см. там же, с. 442). В целом теория Д. Рикардо выразила диалектически антиномичную целостность капиталистической товарности. С буржуазных позиций им была отражена диалектика стоимости как тождества противоположностей. Стоимостное отношение у Д. Рикардо, если его интерпретировать философски, есть одновременно и тождество соотносящихся товарных полюсов, поскольку оба суть стоимость, и различие, так как одна и та же субстанция проявляется в двух разных товарах. Позиция Д. Рикардо диалектична, но диалектика эта незрела, абстрактна. С методологической стороны мышление Д. Рикардо родственно диалектике Гегеля. В философской литературе широко распространено представление (особенно среди сторонников Э. В. Ильенкова), что непоследовательность Д. Рикардо в понимании стоимости объясняется отсутствием у него гегелевского диалектического метода. К. Маркс же, как утверждается, разрешил все парадоксы стоимости благодаря тому, что унаследовал достижения Гегеля. Например, Э. В. Ильенков писал, что «... классическая политическая экономия в своих сознательных методологических убеждениях примыкала к философии Локка...». И хотя «взгляд Рикардо на природу научного исследования гораздо больше напоминает метод Спинозы, чем гносеологический эмпиризм Локка»91, «Рикардо сознательно оставался на позициях метафизического метода мышления»92. По мнению Э. В. Ильенкова, Д. Рикардо не имел диалектического понимания конкретного как тождества противоположностей, а стремился лишь к формальной дедукции категорий из исходного принципа. Э. В. Ильенков критикует, правда, и Гегеля, взгляд которого на экономические категории как на абстрактные модусы разумной воли, как на что-то неразвитое в диалектическом отношении в конечном счете оправдывает метафизический характер мышления классиков буржуазной политэкономии. Однако, с его точки зрения, Гегель верно выражает общий дух диалектики, в том числе идею тождества противоположностей, что лишь замутнено у него идеализмом. Мам же представляется, - что существенные недостатки гегелевской диалектики проявляются не только в ее идеалистическом обрамлении, но и в ней самой. Более того, если мы говорим о домарксистской политэкономии как о буржуазной классической науке, то гегелевская диалектика так же является буржуазной классической диалектикой. Кого-то, наверное, определение «буржуазная» 'применительно к гегелевской диалектике покоробит. Но в данной работе ставится задача показать именно общность метода мышления Д. Рикардо и Гегеля. Следует попутно отметить, что упрощенному взгляду на преемственность диалектики К. Маркса и Гегеля способствовал в некоторой степени сам К. Маркс, который так характеризовал противоположность своей диалектики гегелевской: «Мистификация, которую претерпела диалектика в руках Гегеля, отнюдь не помешала тому, что именно Гегель первый дал всеобъемлющее и сознательное изображение ее всеобщих форм движения. У Гегеля диалектика стоит па голове. Надо ее поставить на ноги, чтобы вскрыть под мистической оболочкой рациональное зерно» (т. 23, с. 22). Это замечание К. Маркса о перевертывании диалектики Гегеля с головы на ноги создает облегченное представление о различии материалистической и идеалистической диалектики. Попутно высказанное, оно не должно восприниматься некритически, хотя, с другой стороны, необходимо особое историко-философское изучение того, что стоит у К. Маркса за этой внешней оболочкой. Нынешнее развитие советской философской науки подвело к необходимости вскрытия существенных недостатков в самой диалектике Гегеля. Чрезмерное сближение гегелевской и марксистской диалектики авторами, составляющими определенное направление в советской философской литературе, отмечалось многими философами. Так, А. С. Арсеньев писал: «Построение материалистической диалектики как логики остается проблемой. В ее решении невозможно обойтись без критического анализа диалектики Гегеля. Обычно, критикуя Гегеля, мы выступаем против его идеалистической системы и вскрываем противоречие между этой системой и его диалектическим методом. Между тем метод Гегеля и его система, несмотря на указанное противоречие, глубоко генетически связаны и представляют собой некоторое целое. Можно показать, что идея абсолютного духа — необходимая и даже единственно возможная, хотя и исторически ограниченная форма развития диалектики»93. А. С. Арсеньев верно подчеркивает закрытый характер диалектики Гегеля: «Гегелевская диалектическая логика в конечном счете необходимо оказывается системой закрытой, из которой нет выхода вперед, в которой нет потенций для ее дальнейшего развития, нет вообще времени как такового, ибо она, в конце концов, оказывается логикой структуры, а не логикой процесса»94. В самом деле, если бы диалектика Гегеля была однопорядковой с марксистской диалектикой, то было бы по меньшей мере неясно, как столь глубокая диалектика могла ужиться с идеализмом. Преувеличение преемственности Гегеля и К. Маркса ведет, очевидно, к упрощенному взгляду на марксизм как на материализм, дополненный диалектикой (против этого выступают и сами защитники гегелевского метода). Последовательное раскрытие глубоких различий марксистской диалектики и диалектики Гегеля (предполагает такой содержательный анализ его логики, который вскрывал бы общность его диалектики с буржуазным домарксистским мышлением. В этой работе не ставится задача систематического рассмотрения гегелевской логики. Но здесь уместно подчеркнуть ряд существенных особенностей гегелевского толкования тождества и различия, показывающих абстрактный (и, следовательно, не только идеалистический, но и непоследовательно диалектический) характер самой развитой домарксистской системы диалектических категорий. Вообще непоследовательность той или иной теории в диалектическом отношении проявляется в том, что на определенном витке построения такой теории мышление перестает как бы качественно углубляться в предмет. Обосновываемые в дальнейшем выводы носят характер формально-логических следствий из доказанного. Так, К. Маркс отмечал, что вся теория Д. Рикардо изложена в (первых двух главах его «Начал...». Все последующее изложение есть непосредственное (применение полученных при рассмотрении принципа стоимости результатов к более сложным вопросам. «Но в целом изложение вызывает утомление и скуку. Дальнейший ход изложения уже не является дальнейшим развитием мысли. Там, где изложение не заключается в монотонном формальном применении одних и тех же принципов к разнородному, по внешним признакам притянутому материалу или в полемическом отстаивании этих принципов, оно только содержит либо повторения, либо дополнения; в лучшем случае в последних частях книги там и сям делается тот или иной поразительный вывод» (т. 26, ч. 2, с. 182). В противоположность Д. Рикардо мысль К. Маркса движется так, что она с каждым новым витком качественно углубляется, принимая новые формы, часто противоречащие исходным посылкам. К. Маркс, приступая в III томе к рассмотрению капиталистического (процесса производства в целом, отмечал: «Что касается того, о чем идет речь в этой третьей книге, то оно не может сводиться к общим рассуждениям относительно этого единства. Напротив, здесь необходимо найти и показать те конкретные формы, которые возникают из процесса движения капитала, рассматриваемого как целое» (т. 25, ч. 1, с. 29). Аналогично Д. Рикардо Гегель «выговаривает» весь свой механизм диалектики тождества и различия уже в первых двух разделах I тома «Науки логики», в которых рассматривается качество и количество. И так же, как рикардовская теория стоимости, гегелевская теория тождества и различия является количественной по своей сути. Гегелевский механизм логики категорий обнаруживается уже в разделе о качестве. Таковым механизмом выступает гегелевская универсальная триада: в-себе, в-ином, в-себе-и- для-себя; или: непосредственность, отрицательность, единство непосредственности и отрицательности. Качество как наличное бытие предстает у Гегеля внешним в-себе бытием и бытием в-ином. Качество непосредственно, и поэтому как качество предмет замкнут на самого себя. Но насколько он замкнут на самого себя, настолько же он и ограничен другим предметом. Непосредственность, предел наличного бытия определяется его бытием в-ином. Напротив, внутреннее бытие в-себе одного наличного бытия совпадает с бытием в-себе другого наличного бытия. Переход одного конечного в другое конечное (слияние бесконечного с самим собой) выражает единую, тождественную основу всех непосредственных в своем качестве вещей. Поэтому все вещи, несмотря на отталкивание друг от друга, притягиваются, ибо все они «суть». Это общее внутреннее содержание вещей в противоположность их внешней непосредственности делает каждую из них бытием в-себе-п-для-себя. Количество в трактовке Гегеля фактически оказывается тем общим, которое присуще многим «одним» и заставляет последние притягиваться друг к другу. Определенное количество высвечивает в себе единство со всем бесконечным миром и потому выражает безразличие к границе. Он 'пишет: «Само это соотношение также есть некоторая величина. Определенное количество не только находится в отношении, но оно само положено как отношение; оно некоторое определенное количество вообще, имеющее указанную качественную определенность внутри себя. Таким образом, как отношение оно выражает себя как замкнутую в себе цело- купность и свое безразличие к границе выражает тем, что внешность своей определенности оно имеет внутри самого себя и в этой внешности соотнесено лишь с собой и, следовательно, бесконечно самом себе»95. Количество для Гегеля есть чистое бытие, в котором определенность положена как снятая. Количество поэтому есть некоторое общее начало, которое проявляется и разных определенных нечто. Оно уже предстает тождеством различного: «Количество как ближайший результат для-себя-бытия содержит в себе как идеальные моменты обе стороны своего процесса: отталкивание и притяжение; оно поэтому столь же непрерывно, сколь и дискретно» 96. Тем самым количественное для-себя-бытие одного нечто оказывается моментом единства, и, более того, именно как момент этого единства нечто и может быть для-себя-бытием. Опосредствование данного нечто иным лишь высвечивает, по Гегелю, что оба они суть и потому что опосредствование есть опосредствованно каждого внутри самого себя. Причем то, что оба они суть, выражается в их отношении как третьем, существующем наряду с ними и в них. Оба нечто тождественны в своем отношении друг другу, и одновременно тождество проявляется различно. Последнее выступает бесконечностью, скрывающейся за полюсами отношения. Трактовка Гегелем количественного отношения отчетливо обнаруживает ее родство с рикардовским пониманием стоимости. Д. Рикардо толковал стоимость в абсолютном и относительном смысле: как определенную затрату на производство того или иного товара и как соотношение затрат двух обменивающихся товаров. Аналогично Гегель, с одной стороны, в количественном отношении называет один полюс отношения единицей, а другой — численностью этой единицы. Одно нечто измеряется в другом нечто. С другой стороны, в количественном отношении множественность определяется не единицей, а неким третьим. Численность и единица снимаются в тождестве количественного отношения. Каждый полюс есть и численность и единица, в нем непосредственно совпадают и не совпадают оно само и его отношение с другим нечто. Количественное отношение выступает не негативной антиномией, от которой следует избавиться как от гносеологического затруднения, а как логическая особенность самого бытия. Д. Рикардо не устраняет двойственности А. Смита, а делает ее абсолютным двигателем товарных отношений, Гегель же диалектически противоположные понятиям прерывности и непрерывности, устойчивости и изменчивости, тождества и различия и т. д. рассматривает как положительную антиномичность, своего рода ритм и пульс материальной и духовной действительности. Категории тождества и различия следуют у Гегеля за категориями качества, количества, меры. Однако качественного различия интерпретаций качества и количества, с одной стороны, и тождества и различия — с другой, у Гегеля нет. Более того, именно на уровне сущности, к которому Гегель относит тождество и различие, обнаруживается, что определения тождества и различия как рефлективные определения сущности имеют в своей основе количественное истолкование. Сущность у Гегеля предстает в-себе-и-для-себя-бытием, опосредствованием себя с самой собой. Сущность поэтому рефлективна. Это значит, что сущность отличает себя от самой себя, и потому она тождественна в различии и различна в тождестве. Различие не есть теперь различие от иного и через иное, оно — в самой сущности. В то же время сущность определяет себя через не-сущность, т. е. через непосредственность, наличное бытие, которое в сфере сущности стало лишь видимостью. «...Она (сущность. — С. Р.) само бытие, — пишет Гегель, — но не только определенное как нечто иное, а бытие, которое сняло себя и как непосредственное бытие, и как непосредственное отрицание, как отрицание, обремененное некоторым инобытием. Бытие или наличное бытие тем самым сохранилось не как иное, нежели сущность, и то непосредственное, которое еще отличается от сущности, есть не просто несущественное наличное бытие, но и само по себе ничтожное непосредственное; оно лишь не-сущность, видимость»97. Чтобы понять, что на уровне сущности Гегель не углубляет диалектики тождества противоположностей, а лишь придает уже открытому при рассмотрении качества и количества механизму опосредствования другой вид, следует посмотреть, как вообще Гегель определяет тождество и различие и как такие определения соотносятся с определениями сферы бытия. Вот как поясняет он, что есть тождество: «Тождество есть прежде всего то же самое, что мы рассматривали раньше как бытие, но это — бытие как ставшее через снятие непосредственной определенности и, следовательно, бытие как идеальность». Тем самым множество качественных нечто, притягивающих и отталкивающих количественно друг друга, в сущности своей есть тождество. Другой стороной сущности является различие: «Сущность есть лишь чистое тождество и видимость в самой себе, поскольку она есть относящаяся с собой отрицательность и, следовательно, отталкивание себя от самой себя; она, следовательно, существенно содержит в себе определение различия»98. Сущность есть тождество различного и различие тождественного. Эта гениальная идея является пиком домарксистской диалектики. Однако присмотримся внимательнее к такой диалектике. Категории тождества и различия не отражают у Гегеля более глубокую сторону реального бытия, не углубляют диалектику качественно-количественного притяжения-отталкивания. Они лишь набрасывают на эту антиномичность (количественного притяжения и отталкивания двух разных по качеству нечто покрывало идеальности, всеобщности. Та идеальность, которая в бытии присутствует лишь в себе99, в сущности предстает в собственном развернутом виде. Между категориями качество — количество и тождество— различие нет логического развития, а есть лишь идеалистическая абсолютизация количественной антиномнчнос- ти, выявившейся уже при анализе бытия. Исходное противоречие между качеством и количеством как противоречие непосредственности и опосредствования перешло на новый уровень, когда сама непосредственность стала моментом опосредствования. Нечто, первоначально выступившее лишь как наличное бытие, обнаружило свою суть быть количеством, но теперь уже не просто в-себе нечто, но положенное в-себе-и-для-себя, т. е. количество как целое, совпадающее непосредственно с каждым нечто и не совпадающее одновременно. Как таковое нечто уже и не количество, и не мера, оно — сущность. Сущность есть то же противоречие непосредственности и опосредованности, что и в бытии, но теперь непосредственность обнаружила свои подчиненный характер, свою роль быть лишь моментом опосредствования. То, что в бытии было в-себе (количественное отношение как опосредствование), становится в сущности положенным во-вне. Развитие этой положенности и составляет последовательность второго раздела гегелевской логики. В бытии количественное отношение предстало как отношение двух нечто, каждое из которых есть и единица и множественность. В сущности такое отношение характеризуется как различие в тождестве. Отношение опосредования не есть теперь просто численное отношение, оно выступает существенным самоопределением. Но сам механизм опосредования через противоположности присутствует уже на уровне категорий бытия. Поэтому логика Гегеля отличается своеобразным преформизмом. Он выстраивает такую диалектическую спираль категории, что всякая последующая категория по своему логическому содержанию есть лишь формальное следствие из исходных категорий бытия. В этом проявляется в конечном счете черта буржуазного мировоззрения, заключающаяся в рассмотрении капитализма как общественного строя, наиболее полно соответствующего изначальной природе человека. Не случайно поэтому Гегель создает абсолютную логику, которая хотя и развивается, но лишь для того, чтобы достичь абсолюта, означающего конец всякого развития. Сами принципы такой логики предполагают ее завершенность. Другими словами, сама диалектика Гегеля в себе недиалектична, что и позволяет ей уживаться с идеализмом. Стремление Гегеля выработать универсальную логику осуществляется благодаря приданию логическим соотношениям идеального характера, что усиливается в «Науке логики» с переходом к каждому последующему разделу. Если соотношение качества и количества идеально в-себе, то в сущности эта идеальность полагается во-вне. Сущность есть идеальное отношение одинаковой неодинаковости и неодинаковой одинаковости. По Гегелю, получается, что антиномичность, взятая не в ее непосредственной опосредствоваиности, т. е. не как количественная антиномия разных качеств, а вообще, п есть сущность. Но что такое «вообще»? Фактически оно означает, что антиномия количественного отношения возводится в степень вечного и абсолютного идеального соотношения, которое в скрытом состоянии проявляется на уровне бытия. Нет углубления в логике, потому что происходит простое удвоение картинки: то, что сказано в мире чувственных вещей, затем повторяется, так сказать, в чистом виде. Такое тавтологическое удвоение, когда одна и та же логическая идея воспроизводится без существенного ее развития, возникает именно в силу идеализма Гегеля. Но, с другой стороны, идеализм позволяет Гегелю 'придать абстрактному в своей основе пониманию категорий всеобщего тождества, различия вид последовательной диалектики и, более того, научно нащупать, «угадать» в этом абстрактном понимании зрелую диалектику. Гегель анализирует не тождество и различие реального предмета, а соотношение категорий «тождество» и «различие», взятое в конечном счете безотносительно к предмету. При этом создается видимость действительного конкретного тождества как тождества в различии и различия в тождестве. На самом же деле, восходя ко все более сложным духовным образованиям, Гегель все время отталкивается от той же количественной антиномии качественных нечто. Поэтому за тождеством и различием как идеальным соотношением, управляющим бытием и находящимся с ним в отношении диалектического снятия, оказывается все то же количество и качество. И здесь сходство с рикардовской концепцией разительно. У Гегеля, как и у Д. Рикардо, тождество восходит к количеству, которое предстает внутренним борением с собой, ибо количественное отношение, в котором оно реализуется, постоянно нарушается и восстанавливается. Здесь различие есть либо количественное временное несоответствие, либо качественное различие двух наличных бытия. Казалось бы, что в том плохого, разве не свидетельствует это о диалектически противоречивом понимании Гегелем единства качества и количества? На самом деле тождество и различие в такой трактовке, несмотря на антиномичность качественно-количественного соотношения, оказываются внешними друг другу. У Гегеля не выделяется внутреннее качественное различие в тождестве. Ведь если качественные различия многих нечто внешни и свидетельствуют о замкнутости каждого нечто в самом себе, то в чем же тогда состоит качественное различие в самом тождестве бесконечности этих нечто как таковых? С одной стороны, Гегель вынужден прибегать опять-таки к этому внешнему различию наличного бытия, а с другой — он фиксирует лишь абстрактное различие в тождестве. Со стороны внешних качественных различий многие нечто суть те же монады Г. Лейбница, неизменные по своей духовной сущности и изменяющиеся лишь со стороны непосредственного бытия. Однако со стороны количественных различий многих нечто, притягивающихся друг к другу и составляющих единство, в котором тождественная сущность дана как различие, сущность есть уже единая субстанция, проявляющаяся везде и во всем. Так как момент непосредственного наличного бытия внешен субстанции и в ней не выделено внутреннее качественное различие, то свою качественную основу она получает в образе духа, понятия, бога. При этом духовная субстанция, для которой чувственные различия есть инобытие, антагонистична своим единичным проявлениям, как если бы всеобщее содержание, воплощенное в ней, существовало не исключительно через свои единичные формы, но и самостоятельно, наряду с ними. Всеобщее как тождество различного, понятое в его количественной антиномичности, с необходимостью ведет к тому, что, с одной стороны, духовная субстанция возвышается над миром чувственных вещей, а с другой — единичные чувственные вещи являются лишь непосредственными частицами, кусочками всеобщего, ибо различаются они от всеобщего лишь количественно, если не считать внешнего, чувственного момента инобытия. У Гегеля всеобщее как тождество различного по сути есть сверхъединичность, непосредственно абстрагированная от единичного количественного отношения в реальности. Между тем с марксистской точки зрения всеобщее есть изменяющееся в самом себе соотношение единичных форм, которое не есть сверхъединичность, и именно потому, что оно не есть лишь абстрактная количественная одинаковость-неодинаковость и связано не только с внешним качественным различием, но и с внутренним качественным различием в самом тождестве субстанции. Всеобщее как закон единичных форм изменчиво в себе, так как бесконечны проявления материи не только количественно, но и качественно. Поэтому и материалистическая диалектика, отражающая это всеобщее, должна выражать момент изменчивости самих всеобщих форм. Гегелевская же логика претендует на абсолют, она консервативна в себе и лишь поэтому мирно уживается с идеализмом. Гегелевское различие по степени идеальности сфер бытия, сущности, понятия свидетельствует не только об идеализме его учения. Это обстоятельство обнаруживает непреодоленные моменты онтологизма в логике. Логика как паука о мышлении строится таким образом, что одновременно является схемой мироздания, как будто может быть иная схема, чем та, которую вырабатывают конкретные науки, непосредственно изучающие природу. Философия сохраняет черты метафизики XVII в. И чем менее развито естествознание (а во времена Гегеля оно не отличалось высоким уровнем развития), чем менее оно само в себе диалектично, тем наукоподобнее претензии философии на роль науки о всем мироздании. Итак, количественная трактовка тождества и различия у Гегеля глубоко антиномична. Сущность, во-первых, предстает различием внутри самой себя. Она есть тождество различного и различие тождественного. Во-вторых, сущность отличает себя от наличного бытия, превратившегося в несущность, в видимость. Оба эти момента у Гегеля взаимосвязаны. Развивая идею тождества в различии, и наоборот, Гегель шел в направлении научной диалектики. Однако внутреннее различие в тождестве ограничивается у него лишь количеством. Гегель не знал качественного различия внутри тождества. Поэтому в его идее конкретного тождества лишь нащупывается действительная конкретность. Гегелевскому пониманию связи тождества и различия присущ момент кругообразности, поскольку полюсы отношения одинаковы в своей количественной неодинаковости. Такое понимание тождества выявляет постепенность, процессуальность, длительность одинаковости. Но если только и ограничиться этим аспектом, то такая антиномичность вечна и никогда не приведет к возникновению нового. Поэтому важнейшей «подпоркой» различия сущности в самой себе является отличие сущности от видимости, момент непосредственности, проникающий в ткань самоопосредствования сущности. Непосредственность обусловливает саму сущность. Но эта обусловленность чисто негативная. Тождество и различие являются поэтому характеристиками не определенного предмета, а количества вообще, так что качественный момент существует лишь в своей угнетенной снятости. Своей негативностью он служит опорой всей количественной конструкции Гегеля. Развитие предстает уже не кругом, а бесконечной прямой скачкообразных качественных превращений. Единство обоих аспектов позволяет Гегелю выразить спиралевидный характер развития. Однако само это единство не является конкретным тождеством. Второй аспект (качественное различие в сущности, сущность как видимость) играет лишь подчиненную, второстепенную роль по сравнению с различием внутри сущности самой по себе. По тождество и различие, оторванные от качества, превращаются в тавтологичную кругообразность, или дурную антиномичность. И именно эта сторона у Гегеля играет определяющую роль. Негативной антиномичности И. Канта он придал всеобщий и положительный смысл. В целом же гегелевская спираль выступает то своей кругообразностью, то вдруг обнаруживает прямолинейность, врагом которой был сам Гегель. Соответственно диалектическое понимание противоположностей предстает, с одной стороны, бесконечным взаимопроникновением одинаковости и неодинаковости, а с другой — равнодушием их друг к другу. Как таковое, противоречие есть бесконечная антиномия, снятие которой есть она же сама. Абстрактный характер идеалистической диалектики тождества и различия проявляется в интерпретации развития противоречия. В той степени, в какой Гегелю удается нащупать конкретное тождество, т. е. тождество как различие, ему трудно обосновать разрешение противоречия и преобладающую роль различия в отношении противоположностей. В самом деле, если тождество есть само же различие, и наоборот, то очевидно, непросто обосновать, что возможно существование одного без другого и что различие абсолютно, а тождество относительно. Однако именно потому, что само тождество различается в себе лишь внешне, количественно, оно предстает своей другой стороной, заключающейся то в постоянной качественной скачкообразности, то в унылой количественной постепенности. Подобная двойственность Гегеля ведет, с одной стороны, к гениальному развитию мысли через противоречия, что соответствует диалектической спирали, а с другой — к совершенно необоснованным переходам от одних категорий к другим 100. Непоследовательность Гегеля с развитием логики категорий углубляется и достигает законченного вида в сфере понятия. Значение непосредственности вырастает до объективности. Объективность понимается теперь как момент полного опосредствования идеи самой себя. Логика связи тождества и различия, общего и единичного остается той же самой, она приобретает лишь вид абсолютной универсальности, так что сам метод становится системой. Абсолютная идея, достигаемая самой себя, представляет собой не качественно иной уровень диалектики тождества и различия, а лишь весь пройденный путь самоопосредствования. И ей ничего не остается более, как снова пуститься в инобытие (природу), т. е. в движение к себе. Диалектика Гегеля в этой высшей точке прямо обнаруживает в себе момент круга, топтания на месте. Таким образом, гегелевская теория тождества и различия так же раздираема противоречиями, несоответствиями, как и теория стоимости Д. Рикардо. Эти противоречия стали очевидными в процессе разложения гегелевской и рикардиансской школ, о чем будет речь ниже. Главное же ясно: теоретический принцип, диалектический по сути и составляющий стержень мышления и Рикардо, и Гегеля, противоречил их же теоретическим системам, потому что был еще абстрактным диалектическим принципом. Вернемся, однако, к «Капиталу» К. Маркса. В чем состоит объективная антиномичность того уровня буржуазных отношений, который отражается в форме стоимости (стоимостном отношении) и на котором остановились крупнейшие домарксистские обществоведы? Д. Рикардо зафиксировал антиномию количественной одинаковости и неодинаковости товаров, образующих меновое отношение. Однако на самом деле антиномия глубже, ибо носит не только количественный, но и качественный характер. К. Маркс пишет: «Те немногие экономисты, которые, как, например, С. Бейли, занимались анализом формы стоимости, не могли прийти ни к какому результату, с одной стороны, потому, что они смешивают форму стоимости и самую стоимость, с другой стороны, потому, что, находясь под влиянием грубого практичного буржуа, они с самого начала обращают внимание исключительно на количественную определенность менового отношения» (т. 23, с. 59). С количественной стороны товар есть и не есть стоимость, потому что в нем опредмечена частица общественного труда, которая в то же время отличается по величине от других товарных стоимостей и от стоимости в целом. С качественной стороны товар также и есть, и не есть стоимость. Как стоимость, товар необходимо является участником стоимостного товарного отношения. Как не-стоимость товар не может одновременно находиться в обеих формах — относительной и эквивалентной. Последнее означает уже не количественную одинаковость и неодинаковость, а качественную: два товара, образующие отношение, являются качественно и одним (стоимостью), и различным, поскольку один полюс выражает свою стоимость, а другой является материалом этого выражения. Здесь отчетливо выступает отличие стоимости самой по себе от формы стоимости. При анализе стоимости самой по себе товары предстают либо одинаковостью, либо неодинаковостью но своей субстанции (по своему качеству и количеству). В стоимостном же отношении, в котором стоимость одного товара выражается в потребительной стоимости другого товара, сама одинаковость (и качественная и количественная) есть одновременно неодинаковость. Соответственно насколько товарное отношение при характеристике стоимости самой по себе представляется противоречием в разных отношениях, настолько же кажется, будто форма стоимости есть диалектическое противоречие в одном отношении. Однако обнаружение К. Марксом качественной стороны в стоимостном отношении приводит к выводу об абстрактно тождественном характере формы стоимости и соответственно об абстрактно тождественном характере понимания формы стоимости как противоречия в одном отношении. Субстанция (стоимость) хотя и выступает отношением, совпадает как бы с одним из полюсов отношения. Несмотря на то что относительная форма стоимости и эквивалентная форма стоимости есть именно формы одного — стоимости, товар, находящийся в одной форме, не может находиться в другой форме. К. Маркс подчеркивает: «Следовательно, один и тот же товар в одном и том же выражении стоимости не может принимать одновременно обе формы. Более того: последние полярно исключают друг друга» (там же, с. 58). Тем самым товары качественно отличаются друг от друга в стоимостном отношении. В результате стоимостное отношение предстает как выражение стоимости одного из них в потребительной стоимости другого. Форма стоимости поэтому не есть подлинное конкретное тождество. Стоимость отражается не в стоимостиже, а в потребительной стоимости. Качественное различие не носит еще внутреннего, конкретного характера. Для Гегеля же, который говорит о предмете вообще, такое отношение было бы тождеством в различии и различием в тождестве, поскольку сущность, толкуемая идеалистически, как момент содержит в себе непосредственность наличного бытия, ставшую видимостью. Оставаясь на ;почве антагонистического общества, когда природный момент не полностью преобразован, «снят» социальной системой, Гегель, как и Д. Рикардо, фактически внешнее природное различие привносит в субстанциональное, социальное тождество. Недооценка качественной противоположности гегелевской и марксистской диалектики ведет к преувеличению зрелости и одновременно упрощению формы стоимости. Так, Э. В. Ильенков рассматривал диалектику относительной и эквивалентной форм стоимости как пример диалектического противоречия в одном отношении. Он писал: «Каждый из двух взаимно соотносящихся в нем (стоимостном отношении.— С. Р.) товаров принимает на себя сразу обе экономические формы обнаружения стоимости: он и измеряет свою стоимость, и служит материалом для выражения стоимости другого товара... Каждый из товаров одновременно и притом внутри одного и того же отношения находится в обеих взаимоисключающих формах выражения стоимости. Если два товара взаимно не признали друг друга эквивалентами, то обмена попросту не происходит. Если же обмен произошел, то, значит, в каждом из двух товаров совместились обе полярные исключающие формы стоимости» 101. Приведенные же выше слова К. Маркса о том, что товар не может находиться в одном и том же выражении стоимости одновременно в обеих формах, Э. В. Ильенков связывал с эмпирическим отношением товара и денег как реальных вещей. В условиях стихийного прямого товарообмена отдельный товар может оказаться не признанным обществом, так как его относительная форма стоимости не совпадает с эквивалентной формой стоимости. Но то — лишь эмпирическое проявление товарной формы. Что же касается понятия стоимости, то каждый товар, по мнению философа, является носителем и эквивалентной, и относительной форм стоимости, что и делает возможным стоимостное отношение. «В понятии стоимости,—писал Э. В. Ильенков, — выражается не внешнее отношение одного товара к другому товару (здесь внутреннее противоречие непосредственно не выступает, а расщеплено на противоречия «в разных отношениях»: «в одном отношении» — к своему владельцу — товар выступает только как меновая стоимость, а в «другом отношении» — к владельцу другого товара — только как потребительная, хотя объективно здесь не два отношения, а одно), но внутреннее отношение товарной формы. Иными словами, товар здесь рассматривается уже не в отношении к другому товару, а в отношении «к самому себе», рефлектированномчерез отношение к другому товару»102. Товарная форма в итоге оказывается антиномией внешнего и внутреннего, сущности н видимости. Товары н оказываются оба одинаковыми носителями эквивалентной и относительной форм стоимости, и могут не быть таковыми. Внешнее проявление противоречит внутренней сущности товарной формы, которая выступает только как стоимостное отношение. «Эго и есть теоретическое выражение того факта, что прямой товарный обмен не может служить такой формой общественного обмена веществ, в которой он мог бы совершаться гладко, без трений, без препятствий, без конфликтов и противоречий»103,— писал Э. В. Ильенков. Антиномия стоимости разрешается выталкиванием из мира товаров всеобщего товара — денег. Противоречие вроде бы предстает разрешенным в разных отношениях, так что один товар находится в относительной форме стоимости (он только потребительная стоимость), а другой, всеобщий — в эквивалентной (он только стоимость). На самом же деле, по Э. В. Ильенкову, антиномия стоимости сохраняется, так как товар не только потребительная стоимость, но и стоимость, а деньги не только стоимость, но и потребительная стоимость. «Стоимость так и остается антиномией, неразрешенным и неразрешимым противоречием, непосредственным совпадением полярно исключающих теоретических определений. Единственный реальный способ ее разрешить — это социалистическая революция, упраздняющая частный характер присвоения продукта общественного труда, присвоения, совершающегося через товарный рынок» 104. Э. В. Ильенков, как никто другой до него в советской философской литературе, выразил антиномичность стоимости как отношения. Товарная форма в его трактовке предстала внутренней активностью в самой себе, неутихающей борьбой с собой. Тем не менее в концепции ученого, на наш взгляд, содержатся уступки домарксистской диалектике Гегеля и Д. Рикардо. Прежде всего, нельзя разрывать эмпирическое товарное отношение и понятие стоимости. Именно понятие стоимости предполагает, что товар может оказаться не признанным рынком. Товар не является непосредственно общественным продуктом — вот почему товару необходимо выражение своей стоимости в общественно признанном эквиваленте105. Это внешнее противостояние относительной и эквивалентной форм, заложенное в самой товарной форме, обнаруживает неразвитость формы стоимости в диалектическом отношении. Форма стоимости не есть еще конкретное тождество, содержащее в самом себе внутреннее качественное различие. Стоимость различена в стоимостном отношении от самой себя либо количественно (как количественное различие полюсов отношения), либо по внешнему качеству потребительной стоимости. С качественной стороны стоимость различена не в самой себе и от самой себя, а от потребительной стоимости. То, что потребительная стоимость как носитель чего-то внутреннего только обозначилась первоначально в меновой стоимости, теперь стало явным, очевидным. Потребительная стоимость не есть просто натуральная форма товара, она есть форма стоимости. Социальная сторона одного товара проявляется через природную сторону другого товара. Природный момент непосредственно вплетен в социальную связь, и это переплетение рождает разные мистификации. Переоценка Э. В. Ильенковым диалектической зрелости того уровня буржуазных отношений, который отражается понятием формы стоимости, связана с одним центральным и весьма спорным моментом в его концепции. Товарная форма как таковая, по его мнению, фиксируется понятием стоимости. Стоимость является главным действующим лицом у Э. В. Ильенкова. «Стоимость вообще» раскрывает свое содержание как непосредственное противоречивое единство стоимости и потребительной стоимости» 106. В таком подходе стоимость оказывается своего рода абсолютной идеей, опосредствованной в себе непосредственной объективностью, какой является потребительная стоимость. Параллель в мышлении советского марксиста и классиков домарксистской диалектики явно прослеживается. Для К. Маркса же исходным является не абстрактное отношение стоимости вообще, а реальный товар, двумя полюсами которого являются потребительная стоимость и стоимость. Причем К. Маркс далеко не сразу пришел к необходимости рассмотрения в первой главе именно товара. Сначала он предполагал исходить из анализа производства вообще, затем обозначил первую главу «Стоимость». И только при подготовке первого выпуска «К критике политической экономии», К. Маркс «приходит к выводу о том, что и называться эта первая глава должна «Товар» 107. Выявление в качестве клеточки буржуазных производственных отношений товара, а не стоимости было связано у К. Маркса с последовательным разграничением двойственного характера труда и разделением потребительной стоимости и стоимости как двух сторон товара, что до конца так и не было проведено экономистами до него. Поэтому рассмотрение в качестве исходной категории стоимости, а не товара существенно упрощает диалектическую мысль К. Маркса. Оно ведет к тому, что внешнее различие стоимости от потребительной стоимости (а не от самой себя, если брать в качестве клеточки реальный товар, но не стоимость вообще) начинает играть роль настолько существенную в логике капиталистических отношений, что они предстают бесконечной количественной антиномией стоимости в самой себе, так как без внутреннего качественного различия в самой стоимости не виден ее исторически самопроходящий характер. Стремление Э. В. Ильенкова исходить не из реального товара, а из стоимости вообще обусловило возникновение у него некоторой одноплоскостной картины противоречия в «Капитале» — как все «удлиняющейся» антиномичной цепочки потребительной стоимости и стоимости. Хотя в этой щепочке нарастает опосредствование между полюсами, она по сути прямолинейна, в ней нет скачков, качественного изменения в себе. Между тем диалектика «Капитала» является разноуровневой. В частности, теоретический скачок к более глубокому уровню диалектики происходит при рассмотрении К. Марксом собственно капитала. Э. В. Ильенкову же с его материалистической абсолютизацией количественной антиномичности стоимостного отношения было трудно логически обосновать переход к капиталу. Он писал, что гегельянец пытался было перейти к капиталу от имманентных противоречий исходного понятия, противоречий товарной формы. «Маркс делает как раз обратное: он показывает, что товарно-денежное обращение — сколько бы оно внутри себя не вращалось — не может увеличить совокупную стоимость обмениваемых товаров, не может создать своим движением условий, при которых деньги, брошенные в обращение, приносили бы с необходимостью новые деньги. В этом решающем пункте анализа мысль вновь обращается к эмпирии товарно-капиталистического рынка»108. Тем самым философ-материалист, всю жизнь боровшийся за утверждение в научном мышлении Логики с большой буквы, изменяет самой сильной, логической стороне своей концепции и по сути отказывает в логичности переходу К. Маркса к рассмотрению капитала, логика как бы прерывается. На самом же деле только последовательная логика заставляет К. Маркса искать на рынке товар, свойством которого было бы создание прибавочной стоимости. Именно переход К. Маркса к капиталу означает одновременно переход к внутреннему качественному различию в самой стоимости Здесь следует особо подчеркнуть, что, несмотря на внешнюю противоположность ильенковской позиции тем взглядам на стоимость, которые господствовали в 40—50-е гг. и сводили стоимость к простой количественной одинаковости или неодинаковости, не выявляя диалектически антиномичного характера стоимости как отношения, оба этих теоретических полюса в нашей философии однопорядковы, как в свое время в классической буржуазной философии были однопорядковы метафизический материализм и диалектический идеализм. Э. В. Ильенков с материалистических позиций утверждал все тот же количественный взгляд на антиномию стоимости, от которого невозможно обосновать логически переход от стоимости к прибавочной стоимости. Если все сводится к антиномии потребительной стоимости и стоимости, которая лишь количественно развивается, то отношение пролетариата и буржуазии предстает все тем же отношением потребительной стоимости и стоимости. Пролетариат оказывается просто обделенным, и, следовательно, — долой эту логику и да здравствует эмпирическая социалистическая революция! Вновь недооценивается конструктивное начало капитализма и буржуазии как его апологета, а также мысль К. Маркса о выходе капитализма за рамки самого себя и о коммунизме как логическом следствии противоречий буржуазного способа производства. Чересчур непримиримый тон советской философской мысли по отношению ко всему буржуазному имеет своей другой стороной по сути все то же объективистское, восходящее к домарксистской мысли, стремление представить коммунизм как нечто абсолютное и соответствующее истинной природе человека (и та, и другая сторона производны от упрощенной интерпретации метода «Капитала»). Сведение Э. В. Ильенковым диалектики противоречия в «Капитале» непосредственно к антиномии потребительной стоимости и стоимости обусловлено его непоследовательностью в другом важном вопросе, в понимание которого он внес в нашей философской науке заметный вклад. Имеется в виду его трактовка абстрактного и конкретного. В отличие от авторов 40-х—50-х гг. философ проводит мысль о конкретном как о тождестве противоположностей, которое развернуто в различных формах. Эта глубокая мысль Э. В. Ильенкова упиралась, однако, в его количественный анализ стоимости. Стоимость как нечто конкретное, проявляющееся в различных товарных стоимостях, различается от самой себя лишь внешне, по потребительной стоимости. Тем самым то соотношение абстрактного и конкретного, как оно объективно выступает на уровне формы стоимости, выдается за соотношение абстрактного и конкретного вообще. Само соотношение абстрактного и конкретного оказывается в итоге абстрактным, ибо берется как нечто исторически неизменное, абсолютное. И это касается не только диалектики абстрактного и конкретного, .но и всеобщего. Диалектический ритм всеобщего, отражаемый логикой, не содержит в себе качественной новизны, углубления и изменения в связи с изменением типов объективной реальности, а есть все та же унылая антиномичность. Такая логика не содержит выхода (говоря словами В. С. Библера) в другую логику, а оказывается абсолютной монологикой. Неудивительно поэтому, что Э. В. Ильенков и другие сторонники такой позиции отстаивали и отстаивают применимость метода «Капитала» в его неизменном виде во всех теоретических дисциплинах 109. Фактически это означает что все развивается и изменяется, кроме самого всеобщего 110 — мысль, которая восходит к Г. Лейбницу, Гегелю. Более того, такой подход ведет к тому, что всеобщее, хотя и трактуется в его диалектическом проявлении в особых формах, предстает в значительной степени рядоположенно с самими этими особенными формами, являющимися лишь внешними количествами всеобщей субстанции. Дуализм субъективного идеализма приобретает космический масштаб, и абсолютная идея у Гегеля настолько же проявляется в своем материальном инобытии, насколько и антагонистично противостоит ему, так что развитие мира предстает постепенным проявлением предзаложенного в идее. Но тем самым идея, хотя и есть тождество различного, выступает своей абстрактной стороной, как простое формальное обобщение реального мира. Марксист Э. В. Ильенков далек от объективного идеализма, поэтому у него эта самостоятельность всеобщего наряду с особенным приобретает иной, материалистический вид. Всеобщее, по Э. В. Ильенкову, являясь законом особенного и единичного, в то же время выступает в качестве особенного вида, из которого развились позднейшие представители данного рода. Так, говоря, что все животные имеют своего всеобщего предка, он писал: «И эта всеобщая форма животного, если угодно животное как таковое, вовсе не есть абстракция, заключающая в себе лишь то одинаковое, что имеют между собой ныне существующие особенные виды животных. Это всеобщее одновременно есть особенный вид, обладавший не только и не столько теми чертами, которые сохранились у всех его потомков в качестве общего между ними, сколько своими собственными, вполне специфическими чертами, часть которых унаследована потомками, часть совершенно утратилась и заменилась совсем иными. Конкретный образ всеобщего предка, от коего произошли все ныне существующие виды, принципиально нельзя сконструировать из тех признаков, которые непосредственно общи всем ныне существующим видам»111. Всеобщим основанием капиталистических отношений, по Э. В. Ильенкову, является простой товарный обмен, превращающийся в капиталистический с появлением наемного труда. По нашему убеждению, мысль о всеобщем, существующем в качестве особенной формы наряду с другими особенными формами, противоречит мысли о всеобщем как законе существования особенного и единичного. Объективная (а не субъективная) реальность всеобщего вовсе не означает, что оно должно существовать в качестве особенной формы. Такая позиция восходит к реализму, который хотя и нащупал всеобщее, утверждал, что оно существует фактически наряду с материальными единичными телами. В то же время здесь содержится уступка и эмпиризму, который рассматривает всеобщее как продукт формальной логической абстракции от одинаковых предметов, ибо всеобщее как особенное, хотя и существует в реальности, но оказывается сходством-несходством особенных явлений. Если всеобщее — это закон особенных форм, то и существовать оно может лишь в них и через них, не теряя при этом своей объективности и не растворяясь в особенных формах. А раз меняются типы объективной реальности, меняются законы соотношения особенных и единичных форм, то меняется, развивается и само всеобщее. Поэтому и всякая логика должна быть открыта, и, следовательно, всякий открытый и познанный механизм диалектической противоречивости не есть абсолют. Он развивается, так как изменчиво само в себе всеобщее. Значит, категории «абстрактное», «конкретное», «тождество», «различие» и другие должны, несмотря на их философский статус, наполняться вполне конкретным историческим содержанием. В контексте данной работы категория «абстрактное тождество» и другие отражают определенный аспект всеобщего содержания тех особенных и единичных форм, которые возникают и развиваются в товарном капиталистическом обществе. Это означает, что логика товарности (будь то любая страна, любая отрасль экономической деятельности, любая отрасль общественной деятельности, любой человек, включенный в товарные отношения) везде одна. Особенности экономической деятельности товаропроизводителей в обществе тождественны особенностям мышления теоретиков, захваченных стихией товарных отношений. Логика чувства товаровладельца соответствует логике его правовой, политической деятельности и т. д. Из того, что всеобщее изменчиво, следует, что нельзя абсолютизировать механизмы диалектической противоречивости, присущие конкретным формам этого всеобщего. Применительно к нашему анализу формы стоимости это означает, что не следует преувеличивать диалектическую зрелость стоимостного отношения. То, что стоимостное отношение не есть еще подлинное конкретное тождество, в котором стоимость качественно отличалась бы от самой себя, а не от потребительной стоимости, означает разорванность, обособленность товарного рынка. Товар, вступающий на рынок, ожидает вместе со своим владельцем: окажется ли он признанным обществом или нет. Производитель товара ориентируется на рынок, который способен выкинуть любой фокус, и прежде всего не признать общественную природу товара. Товар в относительной форме стоимости еще должен завоевать себе признание в этом абстрактно свободном мире рыночной стихии. Поэтому он испытывает жгучую потребность выразить свою стоимость в другом товаре. Совсем иное положение у товара, доказавшего свой общественный статус. В этом качестве он может выступить эквивалентом для любого другого товара. Данный единичный товар (и его владелец) непосредственно воплощает в себе общественный процесс труда, как если бы последний сводился только к производству данного товара. Поэтому его телесная форма может стать воплощением общественной природы другого товара: «Эквивалентная форма какого- либо товара есть поэтому форма его непосредственной обмениваемости на другой товар». Тем самым конкретный труд выражает собой абстрактный труд, частный труд — труд общественный. Потребительная стоимость оказывается моментом, необходимо вплетенным в стоимостные отношения, как сама конкретная форма труда отдельного производителя есть лишь преходящий момент общественного целого. Это целое действительно ведет себя как «хитрая» абсолютная идея, которая может не совпадать с той или иной формой потребительной стоимости. Чем больше субстанция стоимости отличается от внешней формы потребительной стоимости, т. е. чем больше общественный характер труда дан в простой отвлеченности от частного характера труда, а не в собственной качественной определенности, тем уродливее воспринимается сама общественная субстанция. К. Маркс, исследуя зрелый капитализм, обнаружил неразвитость формы стоимости как зародышевой стадии капитала. Именно (поэтому стоимостное отношение было понято как форма стоимости. Подчеркивая особенности понимания товара на уровне формы стоимости, К- Маркс пишет: «Когда мы в начале этой главы, придерживаясь общепринятого обозначения, говорили: товар есть потребительная стоимость и меновая стоимость, то, строго говоря, это было неверно. Товар есть потребительная стоимость, или предмет потребления, и «стоимость» (т. 23, с. 270). Эти кавычки, в которые заключено понятие стоимости, не случайны у К. Маркса и имеют важный смысл. Они по- своему выражают антиномичность формы стоимости. Стоимость на данном абстрактном уровне, когда рассматривается простое обращение единичного капиталистического товара, выступает (и в форме стоимости это становится очевидным), с одной стороны, как то, что непосредственно совпадает с отдельным товаром, а с другой — как некая закулисная сила, стоящая над товарами и их владельцами. Эта двойственность, присущая всякому товару, концентрированно отражается в товаре-эквиваленте. Эквивалент в своей единичности непосредственно воплощает собой общественный труд, совпадает с общественным процессом, но лишь потому, что на самом деле общественный процесс существует как постоянное несовпадение отдельных продуктов труда по их затратам, в силу чего сам эквивалент есть не вся стоимость, а лишь часть ее. Изложение формы стоимости исследователем, который вскрыл уже тайну капитала, обнаруживает абстрактный характер стоимостного отношения. Если до К. Маркса экономисты, не осознавая, путали определения стоимости с определениями потребительной стоимости, то К. Маркс вскрывает объективную сращеиность стоимости и потребительной стоимости. Поэтому стоимость у К. Маркса предстает не простои суммой отдельных товарных стоимостей и не лишь количественной антиномией одинаковости и неодинаковости товаров, но и качественным их несовпадением, когда потребительная стоимость товара, находящаяся в относительной форме, не притягивается стоимостью товара-эквивалента, т. е. когда товар на рынке не признается необходимым обществу продуктом. В результате стоимость есть нечто третье, прячущееся за стоимостным отношением, так что нельзя ни товар, находящийся в относительной форме, ни товар-эквивалент в прямом смысле назвать стоимостью. Стоимость есть пока еще таинственное отношение. Но для К. Маркса эта таинственность вполне объективна, а не идет от хитрости понятия. Таинственность на самом деле есть уродливость, неразвитость, неопосредствованность в диалектическом смысле товарной связи, что и рождает в голове человека, стоящего на почве такой связи, идеалистические конструкции. Форма стоимости как абстрактное тождество на стадии противоположности явно обнаруживает свою двойственность, или положительную антиномичность. Стоимость, с одной стороны, обнаружена за внешним меновым отношением. Более того, она выступила неразрывностью двух товаров, находящихся в относительной и эквивалентной формах, так что получила внешнее выражение в потребительной стоимости. Теперь при рассмотрении стоимости потребительная стоимость не отбрасывается, а входит в этот анализ своей негативностью. Но, с другой стороны, стоимость еще не обнажила внутреннего качественного различия в себе, не закончила своего становления; она еще таинственна, поскольку выделена лишь внешняя качественная форма. Пока же не раскрыта внутренняя качественная дифференцированность стоимости в самой себе, ей присущи черты количественной суммативности, непосредственно совпадающей с каждой из товарных стоимостей. Правда, поскольку речь идет уже о стоимости как отношении и она выступает антиномией притяжения и отталкивания, тождества и различия, то эта антиномичность делает из стоимости силу, стоящую над товарами и способную не всегда совпадать с ними. Идеалист, конечно, не видит здесь проблемы. Гуманистически последовательный материализм К. Маркса заставляет его искать «хитрость» стоимостного отношения не в понятии стоимости, а в диалектической незрелости реального товарного отношения. Форма стоимости обнаруживает незрелый характер целостности стоимостных отношений. Товары и притягиваются друг к другу, образуя нерасторжимое единство, и в то же время товар, находясь в процессе частного производства и вступая в рынок, может оказаться вовсе никому не нужным, и никакого стоимостного отношения не состоится. Вот почему К. Маркс определяет товар как потребительную стоимость и «стоимость». Более того, дело не заключается только в признании и непризнании общественного статуса товара. Сказанное относится и к товару, признанному рынком. В той степени, в какой капиталистическому товару присущ момент простого товарного обращения, когда он приносит своему владельцу лишь доход, т. е. необходимую для потребления потребительную стоимость, товар есть «стоимость». Другими словами, капиталистический товар есть и стоимость, и не-стоимость. Причем «не-стоимость» обозначает не только и не столько потребительную стоимость, а именно неразвитость в себе стоимости, которая еще не отталкивает себя от самой себя и не превращается в прибавочную стоимость, а лишь непосредственно обменивается на потребительную стоимость. Эта двойственность неразвитой в себе стоимости, соответствующей простому обращению капиталистического товара, и отображается у К. Маркса, когда он заключает понятие стоимости в кавычки. Неразвитость в самой себе стоимости проявляется в неотчлененности ее от потребительной стоимости, внешний качественный момент которой антиномически составляет свое иное стоимости. Форма стоимости поэтому, хотя и есть более сложный уровень товарных отношений, однопорядкова со стоимостью, взятой в чистом виде, когда стоимость так же предстает лишь абстрактным количеством, соседствующим с внешним качеством многих потребительных стоимостей. Форма стоимости как таковая достигает своего полного развития во всеобщей форме. В одном товаре выражается стоимость всех других товаров. Именно поэтому стоимость каждого товара как нечто равное выделившемуся эквиваленту отличается теперь и от своей потребительной стоимости и от всякой другой «и тем самым выражает собой то, что имеется общего у данного товара со всеми другими» (т. 23, с. 76). Однако и всеобщая форма стоимости, несмотря на противоположность простой и развернутой форм, в свою очередь обнаруживает момент внешности товарной формы. Казалось бы, всеобщий характер стоимостных отношений должен означать абсолютную признаваемость товара рынком. На самом деле, чем более развиваются товарные отношения, тем отчетливее обнажает товар момент случайности, присущий его обращению. К. Маркс подчеркивал: «Форма всеобщей непосредственной обмениваемости не обнаруживает при первом взгляде на нее того обстоятельства, что она — противоречивая товарная форма, так же неразрывно связанная с формой не непосредственной обмениваемости, как положительный полюс магнита с его отрицательным полюсом. Поэтому столь же допустимо вообразить себе, что на все товары одновременно можно наложить печать непосредственной обмениваемости, как допустимо вообразить, что всех католиков можно сделать папами» (там же, с. 78). Таким образом, форма стоимости, кажущаяся на поверхности зрелым диалектическим противоречием в одном отношении, подлинным конкретным тождеством, на самом деле абстрактна. В форме стоимости стоимость качественно отличает себя не от самой себя, а от потребительной стоимости. От себя же стоимость отличена лишь количественно. Конечно, потребительная стоимость и стоимость образуют две стороны одного товара. Но экономиста интересует собственно экономическое содержание товара — его стоимость. Поэтому необходимо выделить качественные грани в самой стоимости. Считать же форму стоимости конкретным тождеством возможно, лишь исходя не из реального отношения стоимости, а из понятия стоимости и факта непосредственной обмениваемости одного товара на другой. Подобный подход, восходящий к гегелевско-рикардовской методологии, создает иллюзию конкретного понимания всеобщего. Фактически же общее при этом понимается как простая качественная одинаковость, антиномичная в себе количественно. Напротив, у К. Маркса форма стоимости предстает отношением, в котором один товар есть непосредственно потребительная стоимость, а другой — стоимость, и как таковая форма стоимости есть внешнее отношение противоположностей. Но в этом отношении усиливаются контуры стоимости как целостного, саморазвивающегося, конкретно тождественного процесса, ибо оно выступает как отношение стоимости, в котором и товар, находящийся в относительной форме стоимости, идеально есть стоимость. Однако идеальность не есть реальное качественное различие в самой стоимости; она — лишь намек на такое различие в ней самой, которое показало бы внутренний механизм его превращения в капитал. Насколько момент непосредственной природности синкретичен капиталистическим производственным отношениям, не являющихся зрелой социальностью, полностью преобразовавших свою природную основу, настолько и идеальный момент, воплощенный в воле хозяина товара, синкретичен материальным отношениям. Неполное различение социального и природного, материального и идеального ведет к тому, что понятием «стоимость» охватывают не только собственно стоимость, но и потребительную стоимость, а форму стоимости рассматривают как пример зрелого диалектического тождества. Капиталистический способ производства, не до конца преодолевает элементы непосредственной, синкретичной связи человека и природы, человека и человека, материального и идеального. Соответственно социальный продукт предстает в своей синкретичности, и потому товар оказывается вещью, полной причуд, метафизических тонкостей и теологических ухищрений (см. там же, с. 80—81). Сращивание эквивалентной формы со специфической натуральной формой товара — золото — придает зрелый вид абстрактному тождеству капитала. Капитал отчетливо выступает в виде обособленных товарных единичностей. Каждая такая единичность совпадает с самим капиталом как целостным общественным отношением как бы непосредственно, будто капитал это и есть сумма товаров, хотя и антиномически взаимодействующих друг с другом. Но одновременно такое совпадение — акт таинственный, совершающийся по воле абстрактной всевышней силы. Товар поэтому заключает в себе загадку. Он — чувственно-сверхчувственная вещь, сам в себе и для себя одновременно, простой реальный предмет и божественное существо. Мистический характер товара, как подчеркивает К. Маркс, порождается не его потребительной стоимостью и стоимостью. Он возникает из самой товарной формы, сращенными моментами которой являются и потребительная стоимость, и стоимость, ибо стоимость «знает» пока лишь внешнее для нее качество потребительной стоимости. Стоимость воплощает в себе общественное единство продуктов труда. В то же время, поскольку стоимость в простом обращении капиталистического товара еще не различна в себе и в ней как общественном процессе не выявлены качественные противоположности, образующие источник ее развития, она представляет целостность и в то же время объективно выступает как нечто, непосредственно совпадающее с отдельным товаром, как если бы каждый отдельный товар был одновременно и товаром-эквивалентом, и товаром, находящимся в относительной форме, а частный труд был непосредственно общественным. Стоимость как нечто, непосредственно совпадающее с отдельным товаром, оказывается сращенной с формой потребительной стоимости. В результате момент непосредственности, природности примешивается к собственно социальному содержанию, а товарные отношения между людьми принимают вид отношений между вещами, которые представляются данными самой природой и потому абсолютными и неизменными. Именно поэтому классическая буржуазная политэкономия, отображавшая буржуазные отношения в абстрактных категориях товарного производства, «нигде прямо 'не проводит вполне отчетливого и сознательного различия между трудом, как он выражается в стоимости, и тем же самым трудом, поскольку он выражается в потребительной стоимости продукта» (там же, с. 90 — примеч.). К. Маркс же, раскрыв специфику глубинного капиталистического отношения, состоящую в производстве прибавочной стоимости, рассматривает форму стоимости именно как зародышевую фазу капитала и потому в диалектическом отношении незрелую, а в социальном плане — как форму, питающую иллюзии агентов товарного производства. Явление товарного фетишизма отражает уродливость товарных связей у членов буржуазного общества. Отношение частных производителей, каждый из которых думает, как бы повыгоднее сбыть свой продукт, является отношением внешних противоположностей. Каждому из них, по К. Марксу, представляется (в силу частного характера производства такое представление имеет под собой основание), что общественное производство должно непосредственно совпадать с его частным производством. Для частного собственника общее есть в конечном счете лишь количественная сумма частных работ. С качественной же стороны общее и частное отождествляются. Но тем безжалостнее рынок обнаруживает отсутствие непосредственного совпадения рынка и отдельного товара. Насколько преувеличивает частный собственник свой общественный статус, настолько общество указывает ему, что его общественный вес соответствует необходимости только тех произведенных им вещей, которые требуются рынку. Лишь рынок выявляет степень единства товаровладельцев. Отношение продуктов труда задает отношение самих их владельцев. «Поэтому последним, т. е. производителям, общественные отношения их частных работ кажутся именно тем, что они представляют собой на самом деле, т. е. не непосредственно общественными отношениями самих лиц в их труде, а, напротив, вещными отношениями лиц и общественными отношениями вещей» (там же, с. 83). Чем больше господствует в голове товаровладельца количественное представление об однородности его товара со всяким другим товаром, тем больше качественное непризнание товара рынком заставляет обращаться бессильного перед Целым рынка буржуа к Идее, абсолюту и т. д. Итак, форма стоимости предстает положительной антиномией абстрактного тождества капитала. Внутреннее саморазличие целостности (стоимости) еще не выявилось. Стоимость непосредственно совпадает с отдельным товаром, как если бы она была простой суммой разных количеств труда, воплощенных в качественно разных потребительных стоимостях. Стоимость как общая субстанция всех товаров есть поэтому фактически простая их одинаковость. Когда же речь идет о стоимости как стоимостном отношении, целостность предстает диалектической антиномией притяжения и отталкивания товаров, так что одинаковость товаров есть одновременно и неодинаковость их. Однако данный диалектический антиномизм находится в границах абстрактно тождественного описания капитала, когда последний фактически непосредственно сводится к товару и не раскрыт еще качественный скачок от товара к капиталу. К. Маркс, подчеркивая, что в стоимостном отношении один товар играет непосредственно роль потребительной стоимости, и, раскрывая собственно форму стоимости, показывает тем самым, что данный срез буржуазных производственных отношений и их теоретический образ абстрактны по сути. Стоимость различена не в себе качественно, а внешне, через потребительную стоимость. Именно поэтому логическая стадия анализа формы стоимости есть лишь одна из ступеней всего первого отдела «Капитала», точно так же, как теория Д. Рикардо в буржуазной политэкономии и теория Гегеля в буржуазной философии являются одним из составных частей классического буржуазного обществоведения наряду с наследием французских материалистов, физиократов и т. д. В результате отсутствия внутреннего различия стоимости в себе изменение товарных отношений предстает пока лишь как внешнее, количественное изменение, что рождает в головах буржуазных теоретиков иллюзию развития через внешние противоречия гармонии товаровладельцев. §4. Антиномии процесса обмена в целом. Разложение классической буржуазной политэкономии и философской методологии. Антиномия, разворачивающаяся в форме стоимости (стоимость как отношение, как абсолют, скрывающийся за товарами, и стоимость как нечто, непосредственно совпадающее с единичным товаром), становится развернутой, явной при характеристике К. Марксом процесса обмена в целом. В форме стоимости субстанция стоимости предстает некоей закулисной силой, абсолютной идеей, по своей воле проявляющейся или не проявляющейся в конкретном товаре. Количественно антиномичное «отпускание» стоимостью от самой себя своих единичных товаров хотя и опосредовано потребительной стоимостью последних, на самом деле оно негативно к потребительной стоимости как таковой. Стоимость, качественно не различенная в себе, «ведет себя» на данном этапе ее раскрытия как абсолютный дух, презрительно относящийся к своему природному инобытию. Эта презрительность оборачивается тем, что насколько субстанция стоимости «'беспристрастна» к своим единичным проявлениям (и все они равны в своем тождестве ей), настолько же она непостижимым образом превращается в товаре буржуа в капитал и делает его богатым, а в товаре рабочего — лишь в доход, который необходим, чтобы тот восстановил свою рабочую силу. Далее в логике и истории познания капитала необходимо встает задача выявленную в товарах субстанцию стоимости «спустить на землю» и рассмотреть ее как целостность именно реальных товаров и их носителей, которые эквивалентны друг другу, так чтобы исчезли «хитрости» субстанции, обусловленные ее оторванностью от реального товарного мира, когда конкуренция как проявление субстанции делает одного богаче, а другого беднее. Следовательно, необходимо проследить, как стоимость как общественное единство труда проявляется в отдельных товарах, исходя последовательно из точки зрения производства, т. е. исходя из самой же внутренней природы субстанции, а не из ее необъяснимой чудодейственной силы. То есть задача предполагает обнаружить проявление стоимости в каждой реальной потребительной стоимости, что требует обратиться от отдельного товарного отношения ко всей целостности товарного рынка. У К. Маркса переход к целостности реального рынка предстает как завершенная антиномия частного и общественного труда, потребительной стоимости и стоимости. Товар — продукт частного собственника. Последний волен распоряжаться товаром как ему заблагорассудится. В то же время его воля двояко детерминирована: во-первых, он нуждается в других потребительных стоимостях, отличающихся от потребительной стоимости его собственного товара» во-вторых, он стремится реализовать стоимость принадлежащего ему товара. Обмен поэтому неумолимо антиномичен: он есть перемещение из рук в руки потребительных стоимостей и одновременно реализация стоимостей товаров. Причем, с одной стороны, товары должны реализоваться как потребительные стоимости. Но с другой — товары сначала должны доказать наличие своей потребительной стоимости, прежде чем они будут обменены как стоимости, что возможно опять-таки лишь в результате обмена. Таким образом» обмен товаров как потребительных стоимостей должен предшествовать обмену их как стоимостей, и наоборот. Форма стоимости как явление стоимости или как абстрактное тождество на стадии противоположности достигает своего полного развития в целостном процессе обмена и одновременно обнаруживает переход к следующей стадии разворачивания стоимости. Двойственность процесса обмена состоит в том, что явление стоимости как бы разлагается. Субстанция стоимости, с одной стороны, последовательно сводится к реальным, качественно определенным по своей потребительной стоимости товарам частных владельцев, но с другой — она все больше исчезает, ибо, смешиваясь с непосредственностью разных потребительных стоимостей, она теряет себя как таковую. Товарные отношения со стороны раскрытия их как целостного процесса обмена должны перестать быть разорванностью неуловимой субстанции и ее проявлений, а противоречия товаровладения должны быть вытеснены гармонией всех частных собственников. На самом же деле непосредственное сведение стоимости к отдельным товарам делает отношения товаровладельцев насколько гармоничными, настолько и непредсказуемыми по своей дисгармоничности, ибо теперь уже создается видимость, что богатство одного и бедность другого вытекает не из таинственной субстанции стоимости, а из непосредственной исключительности отдельных потребительных стоимостей и их владельцев. Противоположности (потребительная стоимость и стоимость), непосредственно соединяясь, дают гармоничную дисгармонию, или дисгармоничную гармонию. К. Маркс разоблачает этот объективный фетишизм формы стоимости, взятой как целостный процесс обмена, т. о. не как отдельное стоимостное отношение, а как совокупная рыночная связь всех товаровладельцев. Для К. Маркса проблематично такое непосредственное соединение противоположностей. Товар, прежде чем получить общественное признание своей стоимости, должен доказать необходимость своей непосредственности, индивидуальности. И наоборот, обмену товара как потребительной стоимости должен предшествовать обмен его как стоимости. Индивидуальность товара, качественно проявляющаяся в его потребительной стоимости, как сливается, так и расходится с общественной природой стоимости. К. Маркс пишет: «Каждый товаровладелец хочет сбыть свой товар лишь в обмен на такие товары, потребительная стоимость 777которых удовлетворяет его потребности. Постольку обмен является для него чисто индивидуальным процессом. С другой стороны, он хочет реализовать свой товар как стоимость, т. е. реализовать его в другом товаре той же стоимости, независимо от того, имеет ли его собственный товар потребительную стоимость для владельцев других товаров пли нет. Постольку обмен является для него всеобще общественным процессом. Но один и тот же процесс не может быть одновременно для всех товаровладельцев только индивидуальным и только всеобще общественным» (гам же, с. 96). Целостный взгляд на товарные отношения, при котором стоимость непосредственно сводится к единичным реальным товарам, устраняет загадку надъединичного, абсолютного существования стоимости вообще, которая нарушает свои же принципы в обмене между трудом и капиталом. Теперь субстанция непосредственно сводится ко всем реальным товарам. Но попытка непосредственно совместить стоимость с потребительными стоимостями обнажает еще острее антиномичность товарных отношений. Если эту антиномичность выдавать за сущность буржуазных производственных отношений, тогда исследователь оказывается на эклектических позициях смешения субстанции стоимости со стихией непосредственной природности, так что теряется сама субстанция, отождествляясь непосредственно с отдельной потребительной стоимостью. Но чем больше субстанция непосредственно совпадает с отдельным своим проявлением, тем больше это отдельное перестает быть именно ее проявлением. В свете категорий тождества и различия сказанное означает, что если стоимость непосредственно свести к отдельным товарам с их потребительной стоимостью, то внешний момент качественного различия товаров по потребительной стоимости непосредственно проникает в саму стоимость. И это в целом при отрицательном отношении стоимости к потребительной стоимости, ибо субстанция се уже выявлена внутри товаров. Антиномичность из зрелой абстрактной диалектики превращается в эклектическую диалектичность. Именно поэтому разложение классической трудовой теории стоимости в вульгарной политэкономии и классической диалектики объективного идеализма сопровождалось существенными отступлениями назад в теории. Так, разложение рикардианской школы, сопровождавшееся усилением псевдонаучного содержания в политэкономии капитализма, было связано не с разрешением антиномий теории Д. Рикардо, а с субъективно-антропологическим извращением и абсолютизацией, узаконением этих антиномий. В целом исторический этап в буржуазном экономическом познании, совпадающий с разложением рикардианской школы, соответствует логике процесса обмена в целом. Положительным моментом данного исторического этапа познания было то, что вульгарные экономисты обнаружили противоречие в теории Д. Рикардо, состоявшее в несоответствии исходного принципа универсальности стоимостных отношений, содержание которых образуют затраты труда, обмену между трудом и капиталом, совершающемуся не по стоимости, ибо рабочий получает оплату не всего затраченного им труда. В этом состояла определенная заслуга послерикардовской экономической мысли. Но, пытаясь разрешить это противоречие Д. Рикардо, вульгарная политэкономия сделала гигантский шаг назад от трудовой теории стоимости. Его основной смысл состоял в возврате к известной «догме Смита» и сведении всего богатства товарных отношений к священному триединству — капиталу, земле и труду. Гармония буржуазных отношений представлялась таким образом, что каждый товаровладелец получает доход в соответствии со своим товаром: капиталист получает про(цент с капитала, земельный собственник — ренту, (рабочий — зарплату. В основе догмы о трех источниках доходов лежало эклектическое смешение потребительной стоимости и стоимости. Характерна позиция одного из представителей вульгарной политэкономии Мак-Куллоха. Он отождествлял потребительную стоимость рабочей силы (труда, создающего меновую стоимость) с потребительными стоимостями всех других товаров: «Труд можно с полным правом определить как любой такой вид действия, или операции, — все равно, выполняется ли он человеком, животными, машинами или силами природы, — который направлен на то, чтобы вызвать какой-нибудь желаемый результат» (т. 26, ч. 3, с. 183). К. Маркс разоблачает эту мешанину: «Затруднение устраняется тем, что пустой фразой отделываются от того характерного различия, из которого затруднение проистекает. Это характерное различие состоит в следующем. Потребительная стоимость рабочей силы — это труд, поэтому она и создает меновую стоимость. Потребительная стоимость других товаров — это потребительная стоимость в отличие от меновой стоимости, вследствие чего ни одно изменение, претерпеваемое этой потребительной стоимостью, не влияет на их предопределенную меновую стоимость» (там же, с. 182—183). У Мак-Куллоха же получалась, что вещественные элементы производства получают зарплату. Она есть «зарплата накопленного труда» и ее присваивают себе капиталисты (там же, с. 189). Так, вульгарная политэкономия, замечая противоречия Д. Рикардо, одновременно сильнее затушевывает их. Буржуазная апологетика теории доходов направлена на разрешение всех противоречий товара на основе самого товарного хозяйства. Поэтому она исходит из непосредственного отождествления частнособственнического и общественного, непосредственно природного в товаре и социального. «К отождествлению потребительной стоимости и меновой стоимости — вот к чему, следовательно, приходит в конце концов эта вульгаризация .взглядов Рикардо, которую мы поэтому должны рассматривать как последнее и самое грязное выражение разложения школы как школы», — писал К-Маркс (там же). Как мы видели, отсутствие внутреннего качественного различия в самой стоимости, по Д. Рикардо, когда внешняя ферма потребительной стоимости выступает лишь ее инобытием, рождает двоякую картину. С одной стороны, стоимость выступала в ее чистой социальной определенности и как диалектическое тождество различных своих проявлений, нос другой (как количественная антиномия различия)—она оказывалась некой закулисной силой, нарушающей свои же законы. Противоречие метода и системы Д. Рикардо преодолевается в вульгарной политэкономии путем развала п системы, и метода. Непосредственное отождествление общественной субстанции стоимости с товаром вело к прямому (а не к «инобытийному») внесению внешнего качественного различия в стоимость. Антиномичность товара как продукта частного труда, как абстрактного тождества капитала устраняется тем, что он объявляется непосредственной частичкой общественного труда, абстрактное тождество (товар) непосредственно приравнивается к самой сущности (капиталу). В результате исчезает «хитрость» субстанции стоимости, которая непонятно почему не проявляет своей природы в обмене между трудом и капиталом. Теперь все товары представляют собой гармонию единства, которая, правда, соседствует с дисгармонией количественного несовпадения товаров либо даже с качественной негодностью того или иного из них. Последнее, однако, есть результат не самой субстанции товаров, а нерадивости отдельного товара и его владельца. Непосредственное сведение субстанции к единичным проявлениям ведет к тому, что противопоставление субстанции Абсолюта и ее единичных проявлений у Д. Рикардо сменяется противопоставлением субстанциональных единичностей (и их владельцев—героев) и заурядных носителей субстанции (толпы). Разлагавшаяся рикардианская школа была последним этапом в развитии классической буржуазной политэкономии в 30-х—40-х гг. XIX в. Такой же этап переживала и классическая буржуазная философия. Он связан с разложением гегелевской школы. С методологической точки зрения логика вульгарной политэкономии родственна логике младогегельянской и фейербаховской философии. Еще в «Святом семействе» К. Маркс и Ф. Энгельс показали, что младогегельянцы пытаются устранить коренные трудности гегелевской философии (см. т. 2, с. 94). Непоследовательность Гегеля заключалась в том, что, во-первых, рассматривая философию в качестве наличного бытия абсолютного духа, он не делал самого философа воплощением абсолютного духа. Во-вторых, у Гегеля абсолютный дух только по видимости творит историю. Более радикальные социально-политические позиции младогегельянцев вели их и к более радикальным теоретическим взглядам. Бауэр, отрицая мистический абсолютный дух, выдвигает в качестве абсолютной движущей силы критику, т. е. критически настроенную к официальным политическим и теоретическим (гегелевским) принципам часть интеллигенции, противостоящей толпе. И каждый из критиков есть как бы непосредственное воплощение абсолютного духа, так что история перестает твориться бессознательно, за спиной индивидов, да и у самой абсолютной идеи. Тем самым если в 'гегелевской философии каждая новая категория, каждый новый объект есть реализация абсолютного понятия, и в то же время абсолютное понятие существует наряду со своими специфическими формами (все это отражает абстрактный уровень понимания тождества как различия), то критика гегелевской философии была направлена на •соединение, непосредственное совмещение этой всеобщей сущности с отдельными индивидами, предметами, явлениями. Именно такая методологическая ориентация младогегельянцев обусловила их тягу к англо-французскому материализму (см. т. 21, с. 280), равно как вульгарная политэкономия, сделав шаг назад от Д. Рикардо, обратилась к метафизической методологии физиократов. У Д. Рикардо стоимость есть нечто, непосредственно совпадающее с отдельным товаром и его владельцем и в то же время прячущееся за его спиной. Так что конкуренция приводит и к богатству, и к бедности — как у Гегеля общее, являясь тождеством различных единичных форм и оказываясь лишь абстракцией общего, существующей самостоятельно как нечто единичное и потому не совпадающей со своими проявлениями, выступает хитрым мировым разумом. Как вульгарная политэкономия пытается обосновать непосредственное совпадение капитала с каждым реальным товаром и его владельцем, так и младогегельянцы стремятся воплотить абсолютный дух в реальные критические личности. Но если у Гегеля абстракция противостоит своим проявлениям, то у младогегельянцев она непосредственно совпадает с некоторыми единичными проявлениями, приводит весь мир реальных единичностей настолько же в гармонию, насколько и в хаос, ибо если идея Гегеля скрывается от всех своих проявлений, то субстанция младогегельянцев отказывает в субъективности лишь некоторым единичностям. Это ведет к исчезновению объективного монизма реальных отношений, и возникает фантасмагория смешения нескольких абсолютов со многими ничтожествами. Разложением гегелевской философии была критика Гегеля с гегелевских же позиций, что и обусловило критически-.карикатурную, по словам К. Маркса, эклектику младогегельянцев. «Штраус, Бауэр, Штирнер, Фейербах, — писал Ф. Энгельс, — были отпрысками гегелевской философии, поскольку они не покидали философской почвы» (т. 21, с. 300'). В советской философской литературе критика чрезмерного сближения К. Маркса и Гегеля, осуществляемая с позиций все того же сближения, также привела к существенным отступлениям от тех диалектических идей, которые разрабатывались школой Э. В. Ильенкова, несмотря на то, что в этой критике содержались и рациональные зерна. Критикуя абстрактно-спекулятивный подход к противоречию, Л. А. Зиновьев писал: «В этом отношении (имеется в виду реальное диалектическое отношение предметов.— С.Р.) диалектик и должен выявить взаимоисключающие и взаимопредполагающие стороны каждого из предметов,— различные стороны, а не мистическое «и да и нет»112. Для А. А. Зиновьева стоимость и потребительная стоимость есть не два полюса понятия стоимости, а реальные противоположности реального товара, так что нельзя рассматривать стоимость и потребительную стоимость как общее и особенное. О сторонниках чрезмерного сближения гегелевского и марксистского метода философ писал: «Являясь противниками «схематизации» диалектики, эти «диалектики» фактически подсовывают старую гегелевскую схему, только в «перевернутом» виде: диалектика предметов сводится к диалектике некоторых процессов мышления»113. Однако стремление А. А. Зиновьева к конкретному анализу непоследовательно, так как он остается в рамках абстрактного анализа, рассматривая противоречие стоимости и потребительной стоимости не как конкретно-исторический тип противоречивости, а как универсальную антиномию, родственную антиномиям типа «свет — волна и корпускула», «суждение отражает и не отражает» и т. д. В итоге философ делал уступку точке зрения, которую сам критиковал: для него в стоимостном отношении оба товара оказываются и стоимостью и потребительной стоимостью, а значит, каждая особенная потребительная стоимость есть воплощение общественной сущности — стоимости. Тем самым позиция автора двойственна: с одной стороны, стоимость и потребительная стоимость не образуют единство общего и особенного, так что товар может оказаться и не признанным 'рынком; с другой— в стоимостном отношении оба товара являются и стоимостью, и потребительной стоимостью. Отсюда стоимостное отношение предстает уже не гегелевской субстанцией, недоступной в своей всеобщности, а скорее младогегельянской антиномией реальных единичностей. Антиномия стоимостного отношения становится парадоксом, соединением несоединимого: товары и должны признать друг в друге свою общественную душу, и в то же время этого почему-то может не произойти. А. А. Зиновьев писал: «Как полезности товары различны. Их характер как стоимостей говорит о безразличии к этим различиям. Продавец товара выносит свой товар на рынок как полезность, но не для себя, а для других. Для него его товар есть лишь стоимость. Для его контрагента, наоборот, если рассматривать с точки зрения первого. И наоборот. То есть взаимоисключающий характер этих сторон проявляется в том, что одна сторона означает безразличие к другой, и в реальном отношении они располагаются на полюсах его. Их взаимоисключающий, как и взаимопредполагающий, характер обнаруживается в реальном отношении. На каждом полюсе сохраняет значение единство сторон, но на каждом — в противоположном друг относительно друга виде»114. Из концепции А. А. Зиновьева следует, что поскольку каждый товар есть стоимость и потребительная стоимость, то оба товара тождественны друг другу по качеству стоимости и различны количественно или по потребительной стоимости, т. е. всякий товар является общественным продуктом. Одновременно признается такое взаимоисключение между товарами, когда товар может оказаться и не признанным рынком. В таком случае стоимостное отношение предстает как целостностью одного отношения, так и неуловимой силой, совпадающей с исключительными потребительными стоимостями и не возвышающейся над реальным товарным миром. Диалектика такого отношения, по А. А. Зиновьеву, есть одновременно и противоречие в одном отношении, с точки зрения диалектической логики, и просто разные отношения, с точки зрения формальной логики, которая позволяет умозрительно фиксировать противоположные свойства предмета. То, что формальная логика абстрагирует как разные стороны предмета, есть в реальности одно диалектическое отношение, которое не под силу формальной логике и которым занимается диалектический логики. Формальная логика тем самым как бы находится и диалектической логике, тождество оказывается то тождеством различного, то просто различием. Абсолютизируя логические особенности процесса обмена в целом, А. А. Зиновьев пытается как бы «спустить субстанцию стоимости на землю», сделать инобытийное качественное различие субстанции стоимости, отражаемой понятием стоимости, внутренним качественным различием реального стоимостного отношения. Но в результате товар становится еще более загадочным. Он и тождествен другим товарам, и абсолютно противоположен им. Он ведет себя непредсказуемо, по логике «героев» и «толпы». Эту субъективную «хитрость» товара марксисту-философу, конечно же, есть на что списать — на частную собственность и антагонизм, вместо того, чтобы вывести ее как логическое следствие незрелой диалектики товара 115. Так, стремление уйти от абстрактного логицизма, если оно осуществляется на абстрактном же уровне, хотя и содержит в себе шаг вперед к диалектике реальных отношений, одновременно ведет к эклектическому искажению диалектики противоречия. Об этом свидетельствует опыт разложении гегелевской философии. У Л. Фейербаха, сделавшего еще дальше шаг вперед от идеализма Гегеля по сравнению с младогегельянцами, эмпиризм получает отчетливый вид. Если «героем» философии Гегеля является разворачивающееся абсолютное понятие, что соответствует пониманию социальности как силы, которая и совпадает с единичными своими носителями и в то же время прячется за их спинами, то Л. Фейербах провозглашает предметом философии реального человека. Для Л. Фейербаха отдельный человек является непосредственным воплощением сущности человеческого рода. Критикуя спекулятивный идеализм Гегеля, отрывавшего сущность от существования, Л. Фейербах утверждал, что каждый реально существующий человек есть проявление сущности человеческого рода. Поэтому каждому человеку свойственно стремление к счастью, которое он должен уважать в другом человеке. Истинной религией, по Л. Фейербаху, является не вера в бога, отрывающая, как и гегелевская философия, род от индивида, а сам человек, точнее, по словам Ф. Энгельса, «сердечное отношение между человеком и человеком, которое до сих пор искало свою истину в фантастическом отражении действительности, — при посредстве одного или многих богов... а теперь непосредственно и прямо находит ее в любви между «я» и «ты» (т. 21, с. 292). Индивидуальность отдельного человека, по Л. Фейербаху, непосредственно (т. е. из факта рождения человека, из его природы) сливается с социальностью, с другим человеком. Л. Фейербах ищет не внутренние противоречия как стержень развития современной ему социальности, а констатирует особый гармонический тип связи между людьми, по сути лишенный Противоречий. С методологической стороны философия абстрактного гуманизма Л. Фейербаха подкрепляется метафизическим пониманием тождества и различия. Так, он писал: «Непосредственное единство противоположных определений возможно только в абстракции и имеет значение только для нее. В действительности противоположности всегда связаны между собой посредством среднего термина. Этим средним термином является предмет, субъект противоположностей». И далее: «Средством соединить в одном и том же существе противоположные или противоречащие определения соответствующим действительности образом является только время»'16. Различие в таком понимании оказывается за рамками тождества. Тем самым меткая критика Л. Фейербахом гегелевского идеализма другой своей стороной имела отступление от диалектических открытий Гегеля. Рассмотрение противоречия вне тождества и вело Л. Фейербаха к идее гармонии человеческих отношений. Здесь уместно вновь обратить внимание на то, что в нашей философской литературе также существует идея о том, что гармония есть особая форма связи наряду с противоречием. Например, А. П. Шептулин писал: «Противоречивость является всеобщей, но не единственной формой связи. Наряду с ней, в объективной действительности существуют отношения гармонии, согласованного соответствия...»117. Этот взгляд вытекает из более общего понимания тождества и различия: «Что же касается сравниваемых материальных образований или сторон, то они, 'будучи тождественными в одном, неизбежно отличаются в другом, т. е. их тождество органически связано ... с различием»118. Такое отрицание различия в тождестве, когда они тем не менее берутся в тесной взаимообусловленности, и приводит к мысли о гармонии как особой форме связи наряду с противоречием. Подобное понимание тождества как простой одинаковости, рядоположенной различию, представляет собой существенное отступление от диалектических достижений ильенковской школы. Рассмотрение гармонии вне механизма тождества и различия противоположностей по сути ведет к абсолютизации существующих отношений, вневременному их анализу. В классической буржуазной философии такую абсолютизацию мы наблюдаем у Л. Фейербаха. Л. Фейербах не объясняет, каковы корни того отрыва социальности от индивидов, который у Гегеля принимает вид «хитрого» понятия, а просто субъективно устраняет этот отрыв, сохраняя, однако, корни, из которых он вырастает. Количественная антиномичность Гегеля, опосредствованная внешним качеством, у Л. Фейербаха превращается в гармонию, в которой внешнее качество перестает быть инобытием и становится непосредственным воплощением родовой социальной сущности. В результате «Фейербах разбил систему и попросту отбросил ее. Но объявить данную философию ошибочной еще не значит покончить с ней» (т. 21, с. 281). Разрыв социальности и индивидуальности, всеобщего и единичного, тождества и различия, свойственный Гегелю, преодолевается Л. Фейербахом на почве самого этого разрыва. Поэтому внутренняя противоречивость теории Гегеля не столько преодолевается Л. Фейербахом, сколько делается явной и именно потому, что он пытается затушевать эту противоречивость. Ф. Энгельс характеризовал непоследовательность Л. Фейербаха ‘следующим образом: «... Фейербах не нашел дороги из им самим смертельно ненавидимого царства абстракций в живой, действительный мир. Он из всех сил хватается за природу и за человека. Но и природа и человек остаются у него только словами» (там же, с. 299). На это же указывал и К. Маркс в своем четвертом тезисе о Фейербахе (см. т. 3, с. 2). Фейербахозское стремление непосредственно совместить индивидуальность и род, т. е. рассмотрение им такого совпадения рода и индивида как чего-то изначально лежащего в самой природе человека (социальной и биологической одновременно) ведет к апологетической по сути попытке обосновать гармонию человеческих отношений на почве интересов товаровладельцев частнособственнической обособленности. Буржуазная абстрактность Л. Фейербаха приводит к тому, что по его теории морали, как пишет Ф. Энгельс, «выходит, что фондовая биржа есть храм высшей нравственности, если только там спекулируют с умом» (т. е. правильно учитывая и свое благо и благо сограждан). «Иначе говоря, — делает вывод Ф. Энгельс, — каковы бы ни были желания и намерения Фейербаха, его мораль оказывается скроенной по мерке нынешнего капиталистического общества» (т. 21, с. 298). Подобная апология буржуазной гармонии в вульгарной политэкономии развивалась Ж. Сэем, причем еще до того, как появилось сочинение Д. Рикардо. Исходя из вульгарного смитовского понимания стоимости (ценности) товара как количества даваемых за товар предметов, Ж. Сэй формулировал неразрывную связь полезности и ценности товаров, или потребительной стоимости и стоимости, по зрелой терминологии К. Маркса. По Ж. Сэю, полезность, понимаемая им как «способность известных предметов удовлетворять разным потребностям человека»119, есть первое основание ценности товаров, или того, что составляет богатство. В то же время ^ценность есть мерило его полезности»120. Товар оказывается тем самым гармонией полезности и ценности, а сам рынок — гармонией продавцов и покупателей: «... Каждый заинтересован в благополучии всех и... процветание одной отрасли промышленности всегда благоприятно процветанию всех .прочих» |21. С этих позиций Ж.Сэй остро воспринимал социальные противоречия. Он писал, например: «Мне представляется далеко недоказанным, чтобы девять десятых жителей в большей части Европы должны непременно коснеть в состоянии, близком к варварству, как это действительно наблюдается еще в настоящее время» 122. Однако для Ж. Сэя такие противоречия не необходимо принадлежат товарным отношениям. Если товар уже в силу исключительной полезности его потребительной стоимости нужен обществу, то он с необходимостью доставляет богатство своему владельцу. Тем самым непосредственное сведение абстрактной субстанции стоимости, которая у Д. Рикардо не рас- створяется в единичных товарах, противостоя им в виде рынка вообще, к отдельным товарам приводит к тому, что на первый план выдвигается тождество товаров и их владельцев, а различие остается все тем же количественным их различием, или внешним различием по потребительной стоимости. К. Маркс, характеризуя взгляды другого вульгарного экономиста Д. С. Милля, который также отождествлял акт купли с актом продажи и идеализировал товарный рынок, писал: «Где экономическое отношение, — а значит и категории, его выражающие, — заключает в себе противоположности, является противоречием и именно единством противоречий, он подчеркивает момент единства противоположностей и отрицает противоположности. Единство противоположностей он превращает в непосредственное тождество этих противоположностей» (т. 26, ч. 3, с. 86). Данная характеристика вполне применима к методу всей вульгарной политэкономии. Так разложение абстрактной теории Д.Рикардо сопровождалось стремлением буржуазных экономистов рассмотреть каждый отдельный товар и его владельца как реальное воплощение общественной субстанции стоимости. Однако это стремление отказаться от абстрактного анализа и ближе подойти к реальности сопровождалось вульгарным искажением основных теоретических принципов. Аналогично происходило и разложение гегелевской философии. Движение младогегельянцев и Л. Фейербаха к англо-французскому материализму, осуществляемое на почве сохраняющегося абстрактного анализа, вело к отступлению от глубокого содержания гегелевской философии. У Гегеля насколько идеалистична форма, настолько же реалистично содержание. Л. Фейербах же, по словам Ф. Энгельса, наоборот, реалистичен лишь по форме (см. там же, с. 295). Как видим, общей особенностью разлагавшихся рикардианства и гегельянства была попытка непосредственно отождествить единичное и общее, индивидуальное и социальное. Эта непосредственность выражалась в том, что социальность как нечто общее абстрактно сводилось, в конечном счете, к сумме отдельных частей, так что индивидуальными качественными различиями оказывались не социальные свойства, а природные особенности. Абстрактно тождественное в целом буржуазное мировоззрение в вульгарной политэкономии и разлагающейся гегелевской Философии достигло вершины, за которой начиналось уже пролетарское мировоззрение. Неслучайно, поэтому Ф. Энгельс связывает с Л. Фейербахом конец классической немецкой философии. С точки зрения логики разложение классической буржуазной философии и политэкономии было закономерно. Переход от принципа стоимости вообще, содержащего имманентное противоречие в себе и не объяснявшего последовательно факт противоположности труда и капитала, к реальным товарным стоимостям, к реальной целостности рынка с целью устранить это противоречие (который, однако, совершался на той же основе количественного понимания стоимости) необходимо вел к эклектике и метафизике. А переход от гегелевского идеалистического тождества различия, количественного в своей основе, к реальному многообразию тождества и различия также рождал метафизический разрыв тождества и различия, что вело либо к фантастической дисгармонии гармоничного, как у младогегельянцев, либо к абсолютизации тождества в гармонии, как у Л. Фейербаха. Если вульгарная политэкономия устраняла противоречия теории стоимости Д. Рикардо тем, что загадочная субстанция стоимости непосредственно сводилась к реальной целостности товарного рынка и к сумме отдельных товаров, образующих этот рынок (в результате чего объективные противоречия оборачивались какофонией противоречий вульгаризаторов), то обращение К. Маркса к целостности товарного обмена показало, что, оставаясь на уровне анализа процесса обмена в целом, нельзя разрешить противоречий формы стоимости. Антиномичность стоимости не только не исчезает, но и приобретает новый оттенок. Товарная форма как общественный процесс, т. е. как стоимость, и совпадает с товарной формой как индивидуальным процессом, потребительной стоимостью, и не совпадает. Рынок оказывается гармоничной дисгармонией и дисгармоничной гармонией. Но если для К. Маркса эта антиномичность есть свидетельство объективной неразвитости, уродливости, недиалектичности социальной системы, то для вульгарной политэкономии — это лишь издержки случайной ненужности обществу той или иной потребительной стоимости, вытекающей теперь уже не из духа вообще, управляющего общественной целостностью, а из субъективного духа владельца этой потребительной стоимости либо из его антропологической природы. Абсолютизация гармонии буржуазных отношений в вульгарной политэкономии, оборотная сторона которой — утверждение дисгармонии, вырастает в условиях, когда действует, по словам К. Маркса, «природный инстинкт товаровладельцев». Поэтому непризнание товара рынком исходит уже не из субстанции как таковой, т. е. не из «хитрости» субстанции, а из субъективной воли товаровладельца. Именно на эту волю и списывает вульгарный политэконом затруднения в обмене. И чем сильнее такой субъективизм, тем гармоничнее, тождественнее представляются в теории отношения спроса и предложения, купли и продажи. Для К. Маркса же обмен— это перспектива, которая одновременно и тупик. В этой ситуации каждый частный собственник, подталкиваемый его собственной «хитростью», а не занятой у субстанции вообще, •решается действовать: «В этом затруднительном положении наши товаровладельцы рассуждают как Фауст: «Вначале было дело». И они уже делали дело, прежде чем начали рассуждать. Законы товарной природы проявляются <в природном инстинкте товаровладельцев» (т. 23, с. 96). Противоречие непосредственно индивидуального и общественного в товаре разрешается выталкиванием из мира товаров денежного кристалла, выполняющего функцию всеобщего эквивалента. Если исходить из непосредственного отождествления стоимости как общественного процесса и стоимости как отдельного товара, т. е. если абстрактно количественно подходить к стоимости, а качественную сторону связывать только с потребительной стоимостью и, более того, поставить потребительную стоимость и стоимость на один уровень в товаре, как это сделали вульгарные политэкономы, то невозможно объяснить возникновение денег и невозможно понять антиномичность буржуазной социальности, которая столь же совпадает с отдельной единичностью, сколь и не совпадает. Буржуазная социальность есть нечто, непосредственно выступающее в образе единичности, отдельного товара, как если бы этот отдельный товар был вся социальность. И это неудивительно, ибо товар выступает «клеточкой» буржуазного общества, его атомом. Особенность такого социального атома состоит в том, что будучи продуктом частного собственника, он должен стать и продуктом всего общества. И товаровладелец, доверяясь своему инстинкту (принадлежность к социуму у частного собственника существует в значительной степени в виде «хитрости» частного интереса), пускается в рискованный путь с целью добиться общественного признания. Насколько сам он относится к обществу как какой-то внешней силе, настолько же общество оказывается всемогущей внешней силой, воплощенной в товаре-эквиваленте. Разрешение противоречий процесса обмена есть, следовательно, дальнейшее практическое развитие всеобщности товарно-денежных отношений. Вульгарная политэкономия, даже не задумываясь, откуда берется денежная форма, исходит как из данного, что продукт должен приравниваться к деньгам. Деньги в своей непосредственности лишь демонстрируют субъективную загадочность воплощения богатства в индивидуальном товаре. Если у Д. Рикардо загадка товара—это загадка самой идеи стоимости как таковой, то у вульгарной политэкономии, лишь доведшей до логического конца рикардовское количественное понимание стоимости, товар — это уникальность особой потребительной стоимости. В результате загадка товара как носителя богатства получает слепящий вид денежного фетиша. Таким образом, целостный взгляд на процесс обмена, т. е. рассмотрение стоимости не как некой закулисной силы, скрывающейся за отдельным стоимостным отношением, а как целостности реального рынка, рождает иллюзию гармонии частного и общественного, природного и социального. Внешнее качество потребительной стоимости, получающее позитивный статус в картине товарных отношений, усиливает фетишизм товарных отношений. Но чем больше внешнее качество вплетается в сущность товарных отношений и чем больше все товары предстают в своем гармоническом согласии друг с другом, лишь отчасти количественно не совпадая, тем сильнее, с другой стороны, обнаруживается и имеющееся количественное несоответствие отдельного товара и рынка, которое, однако, именно в силу вплетенности внешности потребительной стоимости рассматривается как временное и случайное явление. Иллюзорность, присущая товару, достигает вершины, как и его апология в вульгарной политэкономии. §5. Деньги как высшая ступень становления капитала. Пролетарская школа в домарксистской политэкономии и методологии. Явление абстрактного тождества (товар как общественный процесс, стоимость и товар как непосредственная единичность, потребительная стоимость — две стороны товарной формы, которые на этой стадии изображения товара как абстрактного тождества капитала взаимоопосредствуют друг друга) достигает вершины в целостном процессе обмена и переходит в действительность абстрактного тождества. Логическая стадия действительности в развитии товара как клеточки, зародыша капитала представляет собой, с одной стороны, высшее развитие абстрактного тождества, а с другой— разложение его. Последнее означает, что в абстрактном тождестве как антиномии стоимости и потребительной стоимости намечается переход в такое абстрактное отношение, которое будет уже выступать не тождеством стоимости, а ее абстрактным различием. Это означает, что пока внутри самой стоимости не выявилось качественное различие, внешнее различие стоимости и потребительной стоимости незрело, незавершенно, что создает видимость качественной одинаковости, тождественностп всех товаров. Превращение абстрактного тождества в абстрактное различие означает поэтому полный, окончательный разрыв стоимости и потребительной стоимости. Если на уровне сущности и явления абстрактного тождества, т. е. прн анализе стоимости в чистом виде как абстрактной одинаковости всех товаров и стоимости как отношения, в котором она проявляется в различных потребительных стоимостях, общественная целостность (стоимость) как бы непосредственно совпадает с единичностью (ибо другого качественного различия ни в стоимости, ни в товаре нет), так что создается объективная видимость, будто товар уже в силу своей природной особенности является стоимостью, то на уровне действительности абстрактного тождества намечается (только намечается!) несовпадение социальности и непосредственной единичности, стоимости и потребительной стоимости. Характерно название третьей главы первого отдела, в которой К. Маркс рассматривает функции денег: «Деньги, или (курсив наш. — С. Р.) обращение товаров». Это «или» указывает на то, что денежность не есть исключительная особенность товара-эквивалента, а является свойством всего товарного мира. Но именно потому, что денежность есть свойство всего товарного мира, сам факт выделения особого товара-эквивалента указывает на противоречивость, разорванность общественного и индивидуального в товарных отношениях. Начало полного взаимоисключения, отталкивания стоимости от потребительной стоимости происходит потому, что целостность товарного обращения и функции денег обнаруживают, как в этом процессе одна товарная стоимость тянется к другой товарной стоимости. В самом деле, деньги, будучи реальной стоимостью, выражают стоимость другого товара. Если в форме стоимости субстанция проявляется в стоимостном отношении и скрывается за ним, то анализ функций денег намечает разрыв такого проявления и таинственной неуловимости, так как стоимостное отношение берется теперь только со стороны стоимости, а именно: стоимость одного товара выражается в стоимости другого товара. Тем самым делается следующий шаг вперед с целью рассмотреть субстанцию стоимости как реальную совокупность стоимостных отношений, сбросив с нее налет загадочного абсолюта. В то же время полное отделение стоимости от потребительной стоимости лишь намечается при рассмотрении функций денег, так как последние представляют собой дальнейшее развитие абстрактного тождества. Именно эволюция абстрактного тождества ведет к тому, что в нем усиливается момент различия стоимости и потребительной стоимости и в целом начинается подготовка к превращению в такое отношение, когда он уже будет выступать главным образом абстрактным различием. Если стоимость и отражается в стоимости же, когда речь идет о функциях денег, то товар, выражающий свою стоимость, является стоимостью лишь идеально, а товар-эквивалент является стоимостью реально. То есть реально стоимость опять-таки непосредственно совпадает в товарном отношении лишь с одним товаром. Несмотря на то, что проявилось внутреннее самоотражение стоимости, оно не развито, ибо идеальная стоимость отражается в реальной стоимости. Этот объективный уровень товарно-денежных отношений рождает следующую особенность при его отражении. Исследователь, стоящий на материалистических позициях и исходящий при изучении общества из реальных отношений людей (экономических, политических, духовных), но в конечном счете сбивающийся на идеалистическую точку зрения, полагая, что главное у человека есть его сознание и соответственно в обществе — государственно-политические структуры, увидит в подобном «самосвечении» стоимости подлинное социальное отношение, в котором субъекты обоих полюсов должны быть равны друг другу. Один товар должен быть равен другому не потому, что, имея стоимость, он нуждается в потребительной стоимости другого, и наоборот, а потому, что его товар — тоже стоимость, из чего следует, что разрыв труда и капитала, богатства и бедности не соответствует единой стоимостной субстанции товаров. Наиболее последовательное и решительное проведение принципа трудовой теории стоимости (всякий товар — сгусток общественного труда, следовательно, стоимость) обнаруживает его противоречивость в связи с неравенством труда и капитала. Если сам Д. Рикардо и его последователи в конечном счете с идеалистических позиций затушевывали классовый антагонизм пролетариата и буржуазии, сбиваясь на точку зрения конкуренции (и «хитрости мирового разума»), то защита трудовой теории стоимости с материалистических позиций позволяет «не замазывать, а отчетливо фиксировать противоположность труда и капитала. Такова была позиция пролетарских противников буржуазной политэкономии, исходивших из рикардовской теории (Дж. Брей, Т. Годскин, Дж. Грей, У. Томпсон). Особенности теоретической позиции пролетарских экономистов соответствуют логике того уровня товарно-денежных отношений, который представлен функциями денег, или целостным процессом обращения товаров. На этой стадии завершается складывание и соответственно отражение товара как абстрактно тождественной «клеточки» капитала и одновременно намечается переход к собственно капиталу. К. Маркс, характеризуя возникновение пролетарской школы в политэкономии капитализма, писал, что, так как развились реальные классовые противоречия, получившие теоретически меткое, но неосознанное выражение в теории Д. Рикардо, то «было вполне естественно, что те умы, которые стали на сторону пролетариата, ухватились за теоретически уже обработанное для них противоречие. Труд есть единственный источник меновой стоимости и единственный активный созидатель потребительной стоимости. Так говорите вы. С другой стороны, вы говорите, что капитал — это все, а рабочий — ничто, или что рабочий представляет собой просто одну из статей издержек производства капитала. Вы сами себя опровергли. Капитал есть околпачивание рабочего — и больше ничего. Труд есть все. Таково, и в самом деле, последнее слово всех тех сочинений, которые защищают пролетарские интересы с точки зрения Рикардо, исходя из его собственных предпосылок» (т. 26, ч. 3, с. 268—269). Пролетарские противники буржуазных политэкономов отчетливо выразили идею о том, что капитал есть не .вещь, а отношение. Самый крупный из всех пролетарских экономистов Т. Годскин сравнивал капиталиста с ростовщиком: «То, что капиталист действительно отдает под проценты, это не золото и не деньги, но пища, одежда и орудия. И он всегда требует, чтобы производилось больше пищи, одежды и орудий, чем он предоставил. Никакая производительная сила не может удовлетворить этому требованию, и как капиталисты, так и политикоэкономы возводят хулу на мудрость природы, потому что она отказывается служить корыстолюбию первых и не может в точности сообразовать свои процессы с желаниями последних» (Т. Годскин имеет в виду объяснение Д. Рикардо относительно понижения нормы прибыли ухудшающимся плодородием земель. — С. Р.) 123. Такая позиция отчетливо фиксирует объективный антагонизм буржуазных производственных отношений. Неустранимость этого антагонизма для Т. Годскина очевидна, так как пока не будет действовать принцип «тот, кто сеет, должен пожинать», «не может и не должно быть .никакого мира на земле и согласия между людьми» 124. Тем самым в представлении пролетарской школы экономистов отношения товаровладельцев далеки от гармонии — товаровладельцы не тождественны друг другу в смысле владения богатством. По их мнению, это не следствие товара как такового, а результат искажения естественной природы стоимостных отношений. Поэтому они приходят опять-таки к пониманию стоимости как некой вещности. Только она (в отличие от буржуазных политэкономов) ими отождествлялась с живым трудом. Критикуя вульгарную политэкономию, смешивавшую определения стоимости и потребительной стоимости и приписывавшую производительную силу как труду, так и орудиям труда, Т. Годскин писал: «Но если признать, что все производится трудом, даже и капитал, то бессмысленно приписывать производительную силу орудиям, которые производятся и употребляются трудом. Всякий капитал производится и употребляется человеком, но, упуская из виду человека и приписывая производительную силу капиталу, мы принимаем за активную силу то, что является только порождением изобретательности человека...» 125. Для Т. Годскина все есть труд, и если устранить капиталиста, то потребность человека в труде добывать себе необходимые продукты получит естественное выражение. Труд берется им в непосредственной сращенности с абстрактной и конкретной сторонами. У Д. Рикардо тождество субстанции стоимости негативно внешнему качеству потребительных стоимостей. Пролетарские же экономисты, развиваясь в условиях разложения рикардианской школы, сводят стоимость к множеству реальных товарных стоимостей (так что стоимость перестает «прятаться» за отдельными товарами), положительно относясь к их потребительным стоимостям. С другой стороны, в отличие от вульгарных экономистов, которые эклектически смешивали определения потребительной стоимости и стоимости, ценность и полезность товаров, пролетарская школа идет последовательно за Д. Рикардо, усматривая в отношениях товаров стоимостные отношения. Только теперь в отличие от Д. Рикардо стоимость перестает быть абстрактной количественностью, которая именно потому, что внешнее качество потребительной стоимости негативно ей, превращается в идею стоимости, закономерно вскрывающей тождество различных количеств и таинственно разводящей труд и капитал по разные стороны баррикад. Стоимость становится субстанцией, которая непосредственно воплощается в различных товарах. Если для К. Маркса товар выражает свою стоимость лишь идеально в деньгах, то для непоследовательного пролетарского материалиста эта идеальность есть залог того, что все товары должны быть непосредственно общественными. Изображение товара как абстрактного тождества капитала достигает здесь вершины, ибо стоимость как субстанция непосредственно срастается с внешностью потребительной стоимости. Но, с другой стороны, в этом срастании стоимости с реальными единичными товарами намечается и разложение товара как абстрактного тождества капитала, т. е. разложение данной сращенности стоимости и потребительной стоимости, ибо речь идет об отношении стоимости одного товара и стоимости другого товара. Тем самым количественная трактовка стоимости достигает логического завершения, намечая в самой себе свое преодоление. Рассмотрение стоимости как реального отношения конкретных товаров ведет к тому, что стоимость перестает быть заоблачным абсолютом и непосредственно совпадает со всяким товаром, т. е. со всякой потребительной стоимостью. Следовательно, стоимость в реальности соотносится с собой в разных конкретных товарах и тем отталкивает, исключает из себя непосредственность потребительной стоимости. Но в то же время такое стоимостное отношение не содержит другого качественного различия товаров кроме внешности потребительных стоимостей, и поэтому этот внешний момент примешивается к собственно стоимостному отношению, что создает иллюзию, будто капитал лишь искажает естественную природу отношений обмена продуктами труда. Подобная двойственность наглядно проявляется у Т. Годскина в трактовке денег. Д. Рикардо, сводя все товары к абстрактной количественности, даже не ставит вопроса о выведении денег из товарной формы, полагая лишь, что каждый товар может быть деньгами. Т. Годскин же пытается объяснить, что «изобретение денег или употребление известного товара в качестве мерила стоимости или средства обмена всех товаров является естественной и необходимой ступенью в развитии общества»126. Он приходит, с одной стороны, к выводу о тождестве денег и всех других товаров, ибо все они представляют собой количества труда: «Это обстоятельство устанавливает между благородными металлами и всеми другими товарами естественное соотношение, подверженное только таким изменениям, какие могут быть вызваны возрастающей трудностью или легкостью в производстве всякого товара, включая и благородные металлы»127. С другой стороны, возникновение исключительного денежного товара закономерно потому, по Т. Годскнну, что особенности разделения труда затрудняют обмен (например, между луком и лодкой), которые не могут быть подвергнуты делению, но хотят быть обменены их владельцами, несмотря на различия в стоимости. Так и появляется товар, который удобен для деления, хранения и т. д., чтобы эффективно опосредствовать обращение товаров. В итоге Т. Годскин, хотя и пытается обосновать исключительность денежного товара, связывает ее лишь с особенностями технологического процесса, с особой потребительной стоимостью денег. Деньги не выводятся последовательно из самой стоимости, что рождает иллюзию замены денег прямым учетом труда в рабочем времени (идею таких «рабочих денег» отстаивал Дж. Грей 128) и идеализацию стоимостных отношений, соответствующих якобы в своем правильном применении истинной природе человека. Наивное упрощение диалектики товара вело пролетарских экономистов к рассмотрению капитала как вредного и случайного нароста на общественном теле, который лишь мешает общественному производству, обкрадывая пролетариев. Т. Годскин писал: «Между производителем пищи и производителем платья, между производителем орудий и тем лицом, которое их применяет, втирается капиталист, который не производит машин и орудий, а присваивает себе продукцию и тех и других. Скаредной рукой, как только это возможно, он отмеривает каждому рабочему часть продукта другого, оставляя себе наибольшую долю»129. Нащупав существенное различие в отношениях товаровладельцев, пролетарские экономисты оставались в то же время на уровне абстрактно тождественного понимания отношений труда и капитала. Устранение капиталистов и, как следствие, несправедливостей обмена вело, с их точки зрения, к единству общественного и индивидуального в условиях сохранения товарного производства, которое вполне соответствует сущности человека. Капитал же своей эксплуатацией рабочих ставит труду «гораздо более тесные границы, чем это предписывается природой»130. Т. Годскин не понимал, что сам наемный труд есть необходимая противоположность капитала в условиях товарного производства, как результат экономической незрелости, выражающейся в недостаточной специализации и интеграции производства, что и обусловливает необходимость частной собственности и невозможность совпадения общественного и индивидуального. Не случайно К- Маркс пишет: «Подобно тому как Рикардо не понимает формулируемого в его системе тождества капитала и труда, так авторы этих сочинений (имеются в виду Т. Годскин, П. Рейвнстон и др. — С. Р.) не понимают того противоречия между капиталом и трудом, которое они изображают. Поэтому даже самые значительные среди них, как например Годскин, сами принимают как вечные формы все экономические предпосылки капиталистического производства и хотят только вычеркнуть капитал, основу и вместе с тем необходимое следствие этих предпосылок» (т. 26, ч. 3, с. 269). Это непонимание противоположности труда и капитала выразилось у Т. Годскина и в том, что он полагал, будто товар, являющийся мерой стоимости товаров, сам товаром не является. В отличие от вульгарных политэкономов, критиковавших Д. Рикардо с рикардовских же позиций и потому затушевывающих те объективные противоречия труда и капитала, обнаруженные великим классиком политэкономии капитализма, у пролетарских противников Д. Рикардо намечается переход к созданию научной политэкономии капитализма, поскольку ими отчетливо выделяется факт эксплуатации буржуазией пролетариата. С этого момента начинается разложение (преодоление) абстрактного тождественного буржуазного уровня в познании капиталистических производственных отношений, которому присуще сведение общественных отношений к отношениям вещей, и характеристика их как вечных и естественных. Однако само это начало еще находится в рамках абстрактно тождественного понимания товара, ибо не разрешает последовательно антиномии стоимости и потребительной стоимости. Антиномичность общественного и индивидуального просто устраняется, как устраняется сам капитал. Характеризуя противоположность буржуазной политэкономии и пролетарской школы экономистов, К. Маркс писал: «Одни хотят увековечить этот антагонизм ради его плодов (между капиталистической формой производства и его содержанием. — С. Р.). Другие готовы, чтобы избавиться от антагонизма, пожертвовать теми плодами, которые выросли в рамках этой антагонистической формы» (там же, с. 270). Анализ К. Марксом в третьей главе «Капитала» функций денег отражает существенные особенности, свойственные историческому этапу становления научной политэкономии. Однако рассмотрение денег с позиций уже познанной сущности капитала позволяет ему глубже вскрыть противоречия товарного обращения. Если противники буржуазных политэкономов фактически стремились к ликвидации денег как капитала, принадлежащего капиталисту, и установлению денежной всеобщности всех остальных товаров, принадлежащих трудящимся, то К. Маркс показывает, что в товарном обращении денежность (стоимостная природа товаров, вступающих в рынок) дана идеально. Именно поэтому существует товар-эквивалент, выполняющий прежде всего функцию меры стоимости товаров. Соответственно идеальности стоимостной природы товаров и деньги выполняют функцию меры стоимости идеально. Стоимость как общественный процесс труда, складывающийся за спиной у частных предпринимателей, предполагает идеальность измерения стоимости. Антиномичность товара в процессе обращения углубляется: за отношением товара и денег все заметнее намечается неразрывная связь, и в то же время все отчетливее проступает ее внешний характер. Товару необходима денежная форма, через нее он выражает свое общественное бытие. Следовательно, общественное бытие товаров намечается как некая связь, объединяющая всех товаровладельцев в одно целое. Стоимость — единая общественная душа различных товаров. Казалось бы, мы имеем здесь дело с конкретным тождеством, содержащим внутри себя различие. На самом деле это не так. Денежная форма товаров (цена) лишь идеальна. Продукт частного собственника, поступающий на рынок, является потенциальной стоимостью. Будучи произведенным для рынка, товар — стоимость, но именно поэтому он может и оказаться не признанным рынком. Лишь рынок покажет, является ли товар общественно необходимым продуктом. Идеальность товарной формы как таковой, проявившаяся при рассмотрении формы стоимости, сменяется идеальностью конкретного товара. Стоимость перестает быть абстракцией, двумя полюсами которой являются потребительная стоимость и единичная товарная стоимость. Вне товаров ее теперь нет. Но то, что было загадкой товара как такового, товара вообще, теперь становится загадкой реального товара, который, хотя и тождествен всем другим товарам, вовсе не гарантирует своему владельцу общественного благополучия. Взаимосвязь сторон антиномии (потребительной стоимости и стоимости), выраженная внешним образом через отношение товара и денег, достигает степени взаимоисключения на данной стадии абстрактного тождества. На стадии противоположности абстрактного тождества (формы стоимости в анализе К. Маркса) отношение противоположностей, как мы видели, предстало единством относительной и эквивалентной форм стоимости, или единством потребительной стоимости и «стоимости». Кавычки указывают на то, что стоимость выступает как нечто, непосредственно совпадающее с товаром-эквивалентом, и потому, с другой стороны, субстанция стоимости предстает некой закулисной силой. Противоположности — потребительная стоимость и стоимость— взаимообусловливают друг друга. В этом взаимоопосредствовании стоимость, хотя и выступает социальностью, противоположной непосредственной потребительной стоимости, саму эту непосредственность содержит в себе как момент. Последнее и ведет к тому, что стоимость сливается с непосредственной единичностью товара-эквивалента. Противоположность потребительной стоимости и стоимости в форме стоимости означает, следовательно, процесс самоопределения стоимости, отделения ее от потребительной стоимости. Однако самоопределение стоимости здесь еще включает в себя непосредственно момент потребительной стоимости. Взаимопорождение потребительной стоимости и стоимости в форме стоимости не носит характера взаимоисключения. В форме стоимости отрицательное отношение стоимости к потребительной стоимости переплетается с таким же их позитивным отношением, ибо потребительная стоимость непосредственно выражается в стоимости, и наоборот. Другими словами, в форме стоимости тождество стоимости переплетается с внешним количественным различием потребительных стоимостей, в котором это тождество проявляется. Соответственно этому буржуазная политэкономия, .поднявшаяся до осмысления данной ступени логики товара (Д. Рикардо и его школа), хотя и создала трудовую теорию стоимости, в целом осталась в плену фетишистских представлений о капиталистических отношениях, свидетельствовавших о непоследовательном различении стоимости и потребительной стоимости. В обращении же товаров противоположность потребительной стоимости и стоимости превращается в их взаимоисключение. Абстрактное тождество как совпадение стоимости с непосредственной единичностью товара начинает разлагаться. Стоимость не просто теперь полагает потребительную стоимость, но и отталкивает ее. Процесс обращения товаров предстает как самодвижение денежности, стоимости. Отношение товара и денег дано не как отражение потребительной стоимости в стоимости, и наоборот, а как отражение стоимости в стоимости же. Денежная стоимость измеряет стоимость товара. Функции денег оказываются самоотражением стоимости. Тем самым определенно намечается переход от внешнего различия стоимости от потребительной стоимости к внутреннему саморазличию стоимости. Однако такое само- различие только намечается, поскольку товар является стоимостью лишь идеально, тогда как деньги — это реально стоимость. Идеальность стоимостной формы товара показывает, сколь велика пропасть между товаром и деньгами. Действительным статусом стоимости в стоимостном отношении обладают лишь деньги. Пропорционально этому происходит дальнейшее развитие абстрактного тождества: появляется товарность как нечто внешнее (внешним образом представленное в отношении товара и денег) и одновременно как неразрывная связь потребительной стоимости и стоимости. Но как ни парадоксально, чем отчетливее выступает внешняя противоположность товара и денег (и, следовательно, момент сращенности потребительной стоимости и стоимости в товарности как таковой), тем сильнее намечается неразрывность товара и денег. Чем более воплощается стоимость в потребительных стоимостях, тем более определяется ее субстанциональная природа, объединяющая все товарные тела. Деньги как всеобщий эквивалент существуют лишь потому, что каждый товар, выносимый на рынок, есть потенциальная стоимость. Продукт частного капиталистического производства стремится стать и общественным продуктом. Каждый товар - это как бы деньги в-себе, но он еще хочет стать таковым и для других. О серьезности общественных притязаний товара свидетельствует и то, что хотя цена его и идеальна, она «всецело зависит от реального денежного материала» (т. 23, с. 106). В то же время в цене заложена возможность и количественного несоответствия с величиной стоимости. «И это не является недостатком этой формы,— пишет К. Маркс, — наоборот, именно эта отличительная черта делает ее адекватной формой такого способа ироизводства, при котором правило может прокладывать себе путь сквозь беспорядочный хаос только как слепо действующий закон средних чисел» [(там же, с. 112). Взаимоисключение противоположностей — потребительной стоимости и стоимости — и соответственно разложение абстрактного тождества становится очевидным, когда деньги реально вступают в процесс обращения, выполняя функцию средства обращения. Казалось бы, реальный процесс обращения, в котором товар 'продается и его владелец получает деньги, делает и деньги, и товар реально стоимостями. Однако думать так — значило бы стоять на точке зрения абстрактного тождества в понимании диалектики товара. К. Маркс отмечает, что трудность объяснения товарных метаморфоз обусловлена тем, что «каждое изменение формы товара совершается шутем обмена двух товаров: простого товара и денежного товара. Когда обращают внимание только ;на этот вещественный момент, обмен товара на золото, упускают из виду как раз то, что следовало бы видеть прежде всего, а именно то, что 'происходит с формой товара. Упускают из виду, что золото, рассматривамое только как товар, еще не есть деньги и что другие товары при помощи своих цен сами относят себя к золоту как к своему собственному денежному образу» (там же, с. 114). Разграничение вещественного и экономического содержания товарного обращения позволяет К. Марксу отчленить стоимость от потребительной стоимости. Однако объективно на данной стадии развития товарности и ее отражении в теории существует еще сращенность вещественного и экономического, хотя она и начинает преодолеваться. Обращение товаров, являясь дальнейшим движением противоречий обмена, означает в то же время вступление этих противоречий в новую фазу. Абстрактное тождество, углубляясь, тем не м.-нее начинает превращаться в абстрактное различие, денежность товарной формы (стоимостная природа товара) начинает исключать ее вещественность. Начало превращения абстрактно тождественного отношения в такое абстрактное отношение, где определяющую роль играет уже различие, выражается в том, что, хотя деньги являются лишь выражением стоимостной природы товара, так что каждый товар есть единство стоимости и 'потребительной стоимости, именно деньги в товарном отношении являются реально стоимостью. Единство потребительной стоимости и стоимости 'представлено в товаре и в деньгах различным образом: «Но это единство различий на каждом из двух полюсов представлено противоположно, а потому оно выражает вместе с тем их взаимоотношение. Товар реально есть 'потребительная стоимость: его стоимостное бытие лишь идеально проявляется в цене, выражающей его отношение к золоту, которое противостоит ему как реальный образ его стоимости. Наоборот, вещество золота играет роль лишь материализации стоимости, т. е. денег. Поэтому золото реально есть меновая стоимость. Его потребительная стоимость пока лишь идеально обнаруживается в ряде относительных выражений стоимости, при помощи которых оно относится к противостоящим ему товарам как к совокупности своих реальных потребительных форм» (там 'же, с. 114—115). К. Маркс подчеркивает: «Эти противоположные формы товаров представляют собой действительные формы их движения в процессе обмена» (там же). По мере того, как в каждом товаре усиливается зародыш стоимости, так что стоимость как бы совпадает со всяким единичным товаром во всей его телесности :(по мере того, как развивается абстрактно тождественная природа товара как единичного воплощения общественного труда), намечается превращение абстрактного тождества в абстрактное различие, ибо реально стоимостями оказываются лишь избранные товары, и прежде всего деньги. Именно с этих позиций противники буржуазных политэкономов выразили классовую противоположность интересов товаровладельцев при капитализме. Если исходить материалистически из равенства всех товаров и их владельцев, тогда взаимоисключение классовых интересов становится очевидным. Однако идеалистическое, по сути, рассмотрение пролетарскими экономистами самого капитала в качестве какого-то недоразумения фактически было попыткой отстоять принцип равенства на почве товарных отношении, превратить товар из идеально общественного продукта в реально общественный. Такая позиция еще абстрактно тождественна, хотя в ней абстрактно тождественное .понимание стоимости и начинает разлагаться. Особенностью данного» витка логики «Капитала» является то, что его историческим эквивалентом является не только 'пролетарская школа экономистов, но и этап раннего марксизма, приходящийся на период 1842—1845 гг. и охватывающий работы, предшествовавшие к<Немецкой идеологии». Не рассматривая специально проблему становления марксистской мысли, подчеркнем методологическое сходство ранних исследований К. Маркса и пролетарской школы экономистов в домарксистской политэкономии на примере «Экономическо-философских рукописей 1844 г.». В них К. Маркс, как и его предшественника, исходит из того, что «капитал есть накопленный труд», что «у рабочего отнимается все больше и больше продуктов его труда» (т. 42, с. 49—50). К. Маркс, как и Дж. Брей, Т. Годскин и другие, обнаруживает коренное противоречие буржуазной политэкономии: «Если, согласно политэкономам, труд есть то единственное, посредством чего человек увеличивает стоимость продуктов природы, а работа человека есть его деятельная собственность, то, согласно той же политической экономии, земельный собственник и капиталист, которые в качестве земельного собственника и капиталиста являются лишь привилегированными и праздными богами 131, всюду одерживают верх над рабочим и диктуют ему законы» (т. 42, с. 52). Он уже в этот период рассматривает капитал как общественное отношение частной собственности и наемного труда. Однако делая вывод, что к<даже согласно основным положениям политической экономии, труд не есть товар» (там же, с. 57), К. Маркс упрощает связь труда и капитала, сводя ее к командной власти капитала над трудом, к отчуждению труда и его продуктов от самого трудящегося. Он считает, что товаром является не труд человека, а сам человек в буржуазном обществе, продающий себя капиталисту. К- Маркс разделяет здесь еще точку зрения конкуренции па природу прибавочной стоимости, полагая, что зарплата рабочего определяется борьбой рабочего и капиталиста и спросом на труд. Как и противники буржуазных политэкономов, К. Маркс считает, что универсальная сущность человека не получает реализации в условиях капитализма: «Родовая сущность человека — как природа, так и его духовное родовое достояние — превращается в чуждую ему сущность, в средство для поддержания его индивидуального существования. Отчужденный труд отчуждает от человека его собственное тело, как и природу вне его, как и его духовную сущность...» (т. 42, с. 94). Упрощенное /понимание связи труда и капитала в методологическом отношении связано с упрощенным пониманием механизма диалектической противоречивости, что особенно проявилось у раннего К. Маркса в работах 4843 г. Критикуя спекулятивность идеалистического примирения противоположностей в противоречии, К. Маркс писал: «...Сколь бы обе крайности ни выступали в своем существовании как действительные и как крайности, — свойство быть крайностью кроется все же лишь в сущности одной из них, в другой же крайность не имеет значения истинной действительности. Одна из крайностей берет верх над другой. Положение обеих не одинаково» (т. 1, с. 322). По Марксу, понимание определяющей роли одной из противоположностей в противоречии не :было еще подлинным диалектико-материалистическим пониманием. Отношение противоположностей рассматривалось им как внешнее взаимодействие сущностей, а не как внутреннее противоречие одной сущности (см. там же, с. 321). Соответственно им упрощалась до крайности в классовых отношениях буржуазного общества и роль пролетариата. Так, К. Маркс писал: «Требуя отрицания частной собственности, пролетариат лишь возводит в принцип общества то, что общество возвело .в его принцип, что воплощено уже в нем, в пролетариате, помимо его содействия, как отрицательный результат общества» (там же, с. 1428). Он недооценивает здесь то обстоятельство, что пролетариат есть класс, существующий как таковой на основе частной собственности, и что отрицание частной собственности должно привести к существенному изменению и самого пролетариата. Подобная недооценка взаимоопосредствованности пролетариата и буржуазии обусловила абстрактно гуманистическую концепцию общественного переустройства. Ранний К. Маркс делает существенную уступку Л. Фейербаху, считая, что «последовательно проведенный натурализм или 'гуманизм отличается как от идеализма, так и от материализма, являясь имеете с тем объединяющей их обоих истиной. Мы видим в то же время, что только натурализм способен понять акт всемирной истории» )(т. 42, с. 162). К. Маркс непоследователен в своем материализме, поэтому в понимание капиталистических отношений им привносится субъективный, случайностный момент, что ведет к недооценке капитала, характерной и для Т. Годскина. Вместе с тем позиция К. Маркса в «Рукописях 1844 г.» неизмеримо глубже взглядов пролетарских экономистов. У него намечаются ростки более последовательного в диалектическом отношении понимания труда и капитала, что послужило источником его творческой эволюции. Таковыми были идеи о том, что «нищета вытекает из сущности самого нынешнего труда» :(там же, с. 53), что сила капиталиста есть покупательная сила его капитала и что власть капитала распространяется и >по отношению )к самому капиталисту. Кроме того, идея о том, что человек в буржуазном обществе является товаром, несмотря на ее абстрактно гуманистический налет, содержит в себе зародыш будущего учения о рабочей силе. Существенное значение имела содержащаяся в «Рукописях» критика грубого уравнительного коммунизма. В целом ранний К- Маркс зафиксировал с пролетарских позиций, что товарность как таковая ведет к денежности капиталиста и нечеловеческому существованию пролетариата, к антагонистическому противостоянию стоимости, богатства потребительной стоимости, природной сущности индивида. В отличие от своих пролетарских предшественников, К-Маркс показал, что для устранения эксплуатации необходимо не просто устранить командование капиталиста, а уничтожить саму товарность, лежащую в основе капитала. Тем самым, К. Маркс, с одной стороны, еще не раскрыл сути товара во всей его глубине, не довел идею товарности до идеи рабочей силы и отсюда делал упрощенные 'выводы о том, что противоречие труда и капитала есть противоречие не одной сущности, а двух разных сущностей, одна из которых является крайностью в отношении. С другой стороны, К. Маркс уже в «Рукописях» нащупывает, что для устранения антагонизма должна быть устранена товарность как таковая. Это противоречие мысли К. Маркса толкало его к новым экономическим исследованиям. К. Маркс в своем главном труде впервые в науке раскрыл диалектику денег. До К. Маркса высшей точкой в понимании денег было положение о том, что деньги — товар. Но патриарх домарксистской политэкономии Д. Рикардо даже не задумывался о том, почему деньги, если они такой же товар, как и другие, занимают столь особое положение на рынке. Категория денег отражает тот уровень зрелости товарных отношений, в котором уже просматриваются контуры капитала. Таким образом, логика действительности абстрактного тождества в «Капитале» ((деньги, или обращение товаров) отражает этап в истории познания, когда с пролетарских позиций было зафиксировано отношение эксплуатации, но сама эксплуатация не была еще научно объяснена. Это соответствует объективной логике данной стадии развития товара. Анализ процесса обращения товара, или товарных отношений со стороны функций денег, намечает внутреннее отношение стоимости к самой себе, ибо в товарном отношении, взятом со стороны его денежности, идеальная стоимость «светится» в реальной стоимости. Проникновение в товар с материалистических позиций на данный уровень глубины закономерно приводит к фиксированию антагонизма труда и капитала, как несоответствия должному в принципе быть эквивалентному отражению одной стоимости в другой стоимости. Однако если исследователь с абстрактных антропологических позиций не различает противоположности идеальной формы стоимости и реальной ее формы, то такое несоответствие характеризуется как неразумное извращение человеческой сущности. Идеальная форма стоимости товара, находящегося в отношении с деньгами, укореняет, доводит до абсолютного завершения представление, будто всякий продукт частного труда, всякая потребительная стоимость с необходимостью есть стоимость, ибо на нее затрачен труд. Количественная трактовка стоимости, доведенная до логического конца, когда из нее следует вывод о равенстве всех товаров и их владельцев, позволяет обнаружить в практике экономических отношений реальные классовые антагонизмы и рождает при этом облегченные проекты устранения таких антагонизмов. Товар, последовательно понятый как непосредственное воплощение благосостояния каждого участника экономического процесса, т. е. как абстрактное тождество, одновременно обнаруживает существенное различие, имеющее место в реальной жизни этих товаровладельцев. Абстрактное тождество, достигая вершины, одновременно намечает в себе переход в такое абстрактное отношение, когда преобладающую роль играет уже абстрактное различие. Но это — только неясные контуры абстрактного различия, ибо идеальность стоимостного существования товара вводит в заблуждение не владеющего историческим материализмом пролетарского экономиста, толкая его к выводу о том, что капитал — это лишь обкрадывание, мешающее реализоваться потенциальной природе товара и природе его владельца. Для зрелого К. Маркса идеальность стоимостной природы товара прямо указывает -на возможность последнего оказаться «иному не нужным. Товар и деньги при рассмотрении денег отталкивают друг друга вплоть до того, что товар на практике может не превратиться в деньги. Это означает, что товар оказывается не-товаром, ибо он и как потребительная стоимость не нужен своему хозяину, и как стоимость не признан обществом. Отношение противоположностей обнаруживает здесь их прямой разрыв, подтверждая тем самым внешний характер отношения. Но это и неудивительно. Продукт частного труда, оставаясь частным, стремится к тому же быть и непосредственно общественным, — точно так же, как сам товаровладелец, (будучи простым смертным, надеется на вечную загробную жизнь. Тем с большей суровостью общественный характер обращения демонстрирует товаровладельцу глубину его иллюзий. Взаимоисключение противоположностей—стоимости и потребительной стоимости, товара и денег—проявляется не только в том, что товар может не стать деньгами. Сама возможность оказаться не-товаром вытекает из более глубокого обоснования. К. Маркс рассматривает обращение товаров в чистом виде и предполагает поэтому его нормальное течение. Товар превращается в деньги, чтобы превратиться затем в другой товар. Т—Д—Т — такова формула простого товарного обращения. При нормальном ходе процесса обращения товар и деньги как потребительная стоимость и стоимость взаимоисключают друг друга, непосредственно сливаясь и отталкиваясь друг от друга. Процесс товарного обращения есть процесс отчуждения товаровладельцем своих продуктов труда 132. Первая метаморфоза |(см. т. 23, с. 113) обращения состоит в обмене товара и денег, что означает появление у одного товаровладельца вместо товара денег, а у другого — вместо денег товара. Товар меняется на всеобщую форму стоимости, а деньги — на особенный вид своей 'потребительной стоимости. Потребительная стоимость товара действительно притягивает к себе золото. «Поэтому реализация цены, или только идеальной формы стоимости товара, есть с другой стороны, реализация только идеальной потребительной стоимости денег, — превращение товара в деньги есть в то же время превращение денег в товар» |(там же, с. 118). Взаимопревращение товара и денег не только не является конкретным тождеством, но, напротив, представляет собой вершину абстрактного тождества. Стоимость как общественное отношение предстает неразрывной связью индивидуальной потребительной стоимости и индивидуальной стоимости. Тем самым стоимость различена 'не внутри себя, а через потребительную стоимость. Поэтому существует лишь одна товарная стоимость, меняющаяся местами с потребительной стоимостью. Перемена мест товара и денег представляет собой взаимоисключение потребительной стоимости и стоимости. Товар, превращаясь в деньги, перестает быть для своего владельца потребительной стоимостью и становится стоимостью. И наоборот, деньги становятся для их владельца потребительной стоимостью. Другой стороной взаимоисключения потребительной стоимости и стоимости выступает то, что появляется особое качественное различие в стоимости, наряду с 'внешним различием стоимости и потребительной стоимости. Имеется в виду отличие реальной стоимости от идеальной стоимости. Но это не особое качественное различие в стоимости, так как идеальная форма стоимости, как и идеальность вообще, есть другая плоскость объективной реальности, лишь отражение последней. Поэтому мы имеем здесь не само внутреннее качественное различие в стоимости, а неясный контур такого внутреннего различия. В целом же процесс обращения товаров предстает все тем же количественным отношением товара и денег, где определяющим моментом является качественное различие стоимости от потребительной стоимости. Переплетение внешнего качественного различия стоимости и потребительной стоимости и идеальный «намек» на внутреннее различие в самой стоимости рождает в голове пролетарского экономиста, который не проник в логику капитала глубже уровня процесса обращения, представление, что все трудности процесса обращения идут от денег и их владельца — капиталиста. Наметившийся переход к преобладанию абстрактного различия в товарных отношениях одновременно связан с зарождением внутри абстрактной товарной связи конкретного тождества и различия. В форме стоимости, как уже отмечалось, стоимость еще не отделена последовательно от потребительной стоимости. Момент потребительной стоимости вплетен в определения самой стоимости, несмотря на свою негативность к ней 133. Стоимость различена качественно не сама в себе, а через потребительную стоимость. В целостном процессе обращения, когда товарный мир реально обнаруживает субстанциональное единство, состоящее в притягивании товарами денег, и, наоборот, намечается саморазличие стоимости от самой стоимости. Идеальная стоимость товара и стоимость денег суть проявления одной субстанции — общественного труда в условиях частной собственности. В стоимостном отношении начинает появляться момент «свечения» стоимости в самой себе. Однако товар — лишь идеально стоимость, и потому о внутреннем саморазличии стоимости можно только говорить как о намечающемся, готовящемся возникнуть моменте. Пролетарские же экономисты со своих непоследовательно материалистических позиций выдают зародыш внутреннего саморазличия стоимости за его зрелое состояние, придавая ему вид реализации сущностных универсальных принципов человеческой природы, искаженной капиталистической эксплуатацией. Контуры конкретного тождества-различия особенно четко начинают 'Выступать при рассмотрении К. Марксом золота как денег, когда оно непосредственно своей телесностью опосредствует обращение товаров. Стоимость как единичный и одновременно всеобщий денежный товар обнаруживает тенденцию к самоувеличению. Обнаруживающееся стремление денежного товара к еамоизменению подрывает саму основу абстрактного тождества. Намечается самоизменение стоимости. Однако самоизменение денег как сокровища носит пока лишь совершенно внешний характер. Золото может увеличиваться как сокровище в том случае, если его владелец будет меньше приобретать предметов потребления. «Следовательно, созидатель сокровищ приносит потребности своей плоти в жертву золотому фетишу. Он принимает всерьез евангелие отречения. Но, с другой стороны, он может извлечь из обращения в виде денег лишь то, что он дает обращению в виде товара. Чем больше он производит, тем больше он может продать. Трудолюбие, бережливость и скупость— вот, следовательно, его основные добродетели; много продавать, мало покупать — в этом вся его политическая экономия» '(т. 23, с. 144). Как видим, антиномия стоимости и потребительной стоимости из абстрактного тождества готова превратиться в абстрактное различие. В золоте, как в деньгах, момент потребительной стоимости отходит на второй план. Высшей степени взаимоисключение товара и денег Достигает в мировых деньгах. «Только на мировом рынке деньги в полной мере функционируют как товар, натуральная форма которого есть вместе с тем непосредственно общественная форма осуществления человеческого труда т аЬз1гас1о. Способ их существования становится адекватным их понятию» (там же, с. 153). Мировые деньги функционируют одновременно как всеобщее средство платежа, всеобщее покупательное средство и абсолютно общественная материализация богатства вообще. Деньги демонстрируют 'полное признание товара со стороны человеческого общества, подтверждая свойство товара составлять богатство его владельца. Деньги, следовательно, есть абсолютный товар, т. е. товар, возведенный в абсолют. Чтобы единичный товар 1был так же абсолютен, он должен быть по своей природе денежен. Товар как «клеточка» (единичность) капитала достигает здесь вершины. Отождествление товара с денежной «куколкой» завершается, но потому завершается и абсолютное разграничение товара и денег. Простое товарное обращение, начав с отдельного конкретного товара, кончает товаром вообще — процессом, который постепенно преодолевает единичную товарную форму. Товар как абстрактное тождество стоимости самой себе становится моментом процесса движения стоимости, так что каждая индивидуальная товарная форма оказывается преходящей. Тем самым товарное обращение как движение товаров (Т—Д—Т) превращается в свою противоположность—в движение денег, движение стоимости (Д-Т-Д). Итак, диалектика денег такова, что на этом уровне развития товара и его отражения в теории намечается самоизменение стоимости и окончательно выявляется определяющая (роль стоимости в товарном отношении. Причем чтобы отразить этот уровень товара, необходимо исходить не из понятия стоимости, которое есть одновременно и стоимость, и потребительная стоимость, вследствие чего способно к несоответствию с самим собой, а из реального товара и реальных отношений, в которых все товары должны быть стоимостями. Некоторые особенности данного логического витка «Капитала», связанные с историческим этапом познания, каким была пролетарская школа в домарксистской политэкономии, проявились и в советской философской и экономической литературе. Речь идет об исследованиях, которые стремятся преодолеть абстрактность подхода Э. В. Ильенкова, пытавшегося всю логику «Капитала» непосредственно свести к противоречию стоимости и потребительной стоимости в товаре и, 'более того, выявленный механизм диалектической противоречивости распространить на всю объективную и субъективную действительность. Общефилософской основой данного направления была идея развития самой логики, перехода от одного типа 'Противоречивости к другому. Как уже было сказано выше, преувеличение общности гегелевской и марксистской диалектики ведет к закрытой системе логики. О том же писал и В. С. Библер 134. Другой стороной идеи само изменен и я логики было стремление теснее увязать диалектику с материализмом. Е. Ф. Солопов, характеризуя направление, связанное с именами Э. В. Ильенкова, П. В. Копнина и других советских философов, справедливо подчеркивал: «Отнюдь не случайно подобные работы иногда производят впечатление не только «чересчур диалектических», но и «недостаточно материалистических». С этим связана и определенная склонность данных работ к переоценке Гегеля»135. Подобная ориентация на диалектику в единстве с материализмом вела к несколько иному взгляду на логику «Капитала». Развитие категорий 'в «Капитале» стало характеризоваться не как развитие исходного понятия стоимости, а как развитие 'понятия товара, отражающего реальное простейшее отношение в товаре между стоимостью и потребительной стоимостью. Так, Г. С. Тодуа писал: «К. Маркс отмечал, что «Капитал» начинается не с абстрактной категории стоимости, а с рельного материального предмета — товара» ,36. С этих позиций товарное отношение рассматривается уже не как противоречие понятия стоимости, согласно которому оба товара в отношении друг с другом являются и стоимостью, и потребительной стоимостью, и его эмпирического обнаружения, когда тот или иной товар может оказаться непризнанным как стоимость, а как такое отношение, в котором оба полюса реально (а не по понятию) являются стоимостями. В. П. Шкредов пишет: «В самом начале развертывания системы политической экономии товар и деньги отображаются лишь в том непосредственном ниде, в каком они предстают на рынке в процессе обращения. На этой ступени они, будучи предпосылками капиталистического процесса производства, определяются только как простой товар ((единство потребительной стоимости и стоимости) и простые деньги (самостоятельная форма стоимости)»137. 11одобное рассмотрение товарного отношения, в котором реально товарная стоимость соотносится с денежной стоимостью, приводит сторонников данного направления к двум существенно важным выводам. Во-первых, .выявляется определяющая роль стоимости в товаре. Именно стоимостная сторона товара составляет его экономическое содержание. Во- вторых, обнаруживается диалектическая незрелость товарного отношения, неразвитость определенной стоимости. Ведь если цена товара выражается в деньгах, то цена денег не выражается в товарах. По словам В. И. Ермакова, сама самостоятельность новой стоимости здесь «основана «а противоположности как отношении денег и товаров, а не как системы, в которой деньги и товары суть лишь моменты»138. Такой подход привел исследователей к новому взгляду на предмет первого отдела «Капитала». Большинство экономистов и философов считало и считает, что предметом первого отдела «Капитала» является либо докапиталистическое производство и обращение, либо же такое 'простое производство и обращение, которое является абстрактно общим как для докапиталистического, так и для капиталистического общества. Представители же рассматриваемого направления придерживаются положения о том, что предметом первого отдела «Капитала» является обращение капиталистического товара. В. П. Шкредов отмечал: «... В первом отделе «Капитала» отображена не докапиталистическая форма товарного производства, а капиталистическое товарное обращение в его абстрактном, простейшем виде, т. е. отвлеченно от специфических моментов, положенных процессом производства прибавочной стоимости» 139. В самом деле, хотя и товар, и деньги, с точки зрения В. П. Шкредова, являются стоимостями в товарном отношении, стоимость не выступает еще самоцелью, не видно пока самодвижения стоимости. Тем самым в данном ‘подходе намечена чрезвычайно плодотворная мысль о качественном развитии логики «Капитала», о качественном скачке в ней при переходе к собственно капиталу. В то же время качественное саморазвитие логики «Капитала» названными исследователями лишь намечено, нащупано, но не выражено последовательно. Интерпретация капитала в рамках данного подхода содержит непосредственное сближение диалектики капитала с диалектикой стои- местного отношения, как она проявляется в функциях денег. Хотя авторы и замечают незрелость в отношении товара и денег, в котором полюсы неодинаково 'представляют стоимость и 'потребительную стоимость, они тем не менее рассматривают товар так же в качестве стоимости, как и деньги, не раскрывая положения К. Маркса об идеальности стоимостного существования товара в его отношении к деньгам. А это значит, что они, по сути, делают уступку абстрактно тождественному пониманию товара и стоимости, так как не выделяют другого качественного различия в стоимости, кроме внешнего различия по потребительной стоимости. Логика «Капитала» опять-таки сводится к прямолинейному продолжению исходной антиномии потребительной стоимости и стоимости. Так, В. П. Шкредов видит эту же антиномию и в процессе капиталистического 'производства, как единстве «процесса труда и процесса возрастания стоимости»и0. Между тем «клеточка» капитала -(товар) сохраняется как момент в производстве капитала не в виде процесса труда, а >в виде процесса производства товара. Упрощенным моментом является и сведение классового капиталистического отношения к обмену овеществленного и живого труда: «Существенное отношение, заключающееся в обмене чужого овеществленного труда на большее количество чужого живого труда, превращается в юридическую сделку между собственником средств производства и владельцем рабочей силы, согласно которой последний в виде заработной платы получает то, что он заработал, создал своим трудом» 141. В таком понимании, несмотря на его противоположность домарксистской пролетарской школе, сводившей все к живому труду, содержится уступка марксиста-исследователя именно данной школе, так как сведение диалектики капитала к противоречию овеществленного и живого труда сохраняет односторонний количественный подход к стоимости без выявления внутреннего качественного различия в ней. В. П. Шкредов, ссылаясь на К. Маркса и подчеркивая, что при переходе к анализу капитала существенное значение приобретает определение потребительной стоимости, упускает, что особая потребительная стоимость рабочей силы, заключающаяся в способности создавать прибавочную стоимость, это — то качественное различие, которое находится в самой стоимости, а не внешнее отличие стоимости от потребительной стоимости товара. Непосредственное же выведение капитала из антиномии потребительной стоимости и стоимости свидетельствует о недооценке качественного скачка в логике анализа при переходе от денег к капиталу. Соответственно упрощается и роль первого отдела «Капитала». Фактически простое обращение связывается лишь с работником, получающим не -прибавочную стоимость, а доход, который он тратит на необходимые ему потребительные стоимости. Капитал же как возрастающая стоимость сводится односторонне к капиталисту, между тем как функционирование рабочей силы есть особая качественная форма капитала. Правильно выразив, что капиталистическим отношениям присущ момент простого обращения, В. П. Шкредов сводит его лишь к одному полюсу отношения — наемному труду142, тогда как на самом деле он присущ и самому капиталу, которым распоряжается капиталист. В той степени, в какой товар несет в себе не возрастание стоимости и самоизменение ее, а лишь доход, удовлетворяющий потребности его владельца; в какой общественный процесс как бы прерывается выпадением товара из процесса движения и поглощением его процессом личного потребления; в какой товар является потребительной стоимостью, он обращается не как «клеточка» капитала, а как простой продукт, необходимый для потребления. Отсюда следует, что сам капиталист в значительной степени играет положительную роль в обществе, ибо, накапливая богатство, он способствует опосредованно созданию такой социальной зрелости, которая лишь благодаря своей развитости сделает излишней частную собственность. Идеи В. П. Шкредова в политэкономии, равно как и идеи В. Г. Библера и других авторов в философии при их определенной непоследовательности приоткрыли новую перспективу изучения логики «Капитала» как разноуровневой качественно изменяющейся системы. Без этого нельзя но- нять всей глубины различий между товаром и капиталом. Иначе неизбежно можно прийти и к догматизации метода К. Маркса, и к уступкам домарксистскому мышлению. ГЛАВА II ВНУТРЕННИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ СТОИМОСТИ. ПРИНЦИП ПРОТИВОРЕЧИЯ В МАРКСИТСКОЙ ПОЛИТЭКОНОМИИ. 1. Переход к внутренним противоречиям капитала. Принцип противоречия в первых зрелых произведениях марксизма. Во втором отделе «Капитала» антиномия потребительной стоимости и стоимости постепенно превращается в абстрактное различие, в котором обнаруживается внутреннее конкретно тождественное содержание. В товаре как абстрактно тождественной «клеточке» капитала (таковым он является и простом обращении) вещественно-природная сторона (потребительная стоимость) и социально-экономическая сторона (стоимость) остаются в значительной степени непосредственно сращенными Абстрактное тождество предстает процессом вызревания к простом обмене товарных потребительных стоимостного содержания (и соответственно разрешения этой непосредственной сращенности потребительной стоимости п стоимости). В простом товарном обращении это стоимостное общественное содержание совпадает с деньгами. К. Маркс пишет: «Если мы оставим в стороне вещественное содержание товарного обращения, обмена различных потребительных стоимостей, и будем рассматривать лишь экономические формы, порождаемые этим процессом, то мы найдем, что деньги представляют собой его последний продукт. Этот последний продукт товарного обращения есть первая форма проявления капитала» (т. 23, с. 157). Деньги как деньги и деньги как капитал, по К. Марксу, сначала отличаются друг от друга лишь неодинаковой формой обращения. Простое товарное обращение есть движение товаров: Т—Д—Т. Оно отличается непосредственным своим характером: товар продается для покупки другого товара. «'Потребление, удовлетворение потребностей, одним словом — потребительная стоимость есть, таким образом, конечная цель этого кругооборота» (там же, с.160). Стоимость в обращении Т—Д—Т принимается во внимание лишь постольку, поскольку она способствует появлению нового товара в руках товаровладельца. В обращении Т—Д—Т, следовательно, циркулирует одна неизменная стоимость, непосредственно совпадающая с деньгами; содержание же этого процесса составляют изменения потребительной формы. Сращенность потребительной стоимости и стоимости в отдельном товаре проявляется внешним образом в отношении товара и денег, так что непосредственно стоимостью являются деньги. Они лишь отражают стоимость товаров и тем не менее (а точнее: именно потому) есть реальная стоимость. Нерасчлененность потребительной стоимости и стоимости такова, что сама стоимость срастается с особой потребительной формой денежного товара. Иначе в кругообороте Д—Т—Д. Несмотря на наличие тех же двух противоположных фаз процесса (продажа и купля), составных элементов (товар и деньги, продавец и покупатель), кругооборот Д—Т—Д принципиально отличается от кругооборота Т—Д—Т. Прежде всего, в них обратна последовательность противоположных фаз обращения. В обращении Д—Т—Д «покупатель затрачивает деньги лишь для того, чтобы получить деньги в качестве продавца. Покупая товар, он бросает деньги в обращение с тем, чтобы вновь извлечь их оттуда путем продажи того же самого товара. Он выпускает из рук деньги лишь с затаенным намерением снова овладеть ими». Если в обращении Т—Д—Т дважды меняют место деньги, то в обращении Д—Т—Д дважды перемещается товар. Причем если в кругообороте Т—Д—Т купленный на вырученные деньги товар выбывает из обращения в сферу потребления и чтобы снова получить деньги, нужно продать новый товар, то в обращении ;Д—Т—Д деньги возвращаются к пустившему их в оборот владельцу в результате продажи того же самого товара. В отличие от оборота Т—Д—Т оборот Д—Т—Д «имеет своим исходным пунктом денежный полюс и, в конце концов, возвращается к тому же полюсу. Его движущим мотивом, его определяющей целью является поэтому сама меновая стоимость». В простом товарном обращении, по К. Марксу, оба крайних пункта имеют одну экономическую форму: они — товар. Различие их внешне: они — разные потребительные стоимости. В обращении Д—Т—Д крайние пункты также одинаковы по экономической форме; кроме того, они одинаковы и качественно (оба — одинаково деньги). Различие возможно только количественное. «Это приращение, или избыток над первоначальной стоимостью, — пишет К. Маркс,— я называю прибавочной стоимостью ... Таким образом, первоначально авансированная стоимость не только сохраняется в обращении, но и изменяет свою величину, присоединяет к себе прибавочную стоимость, или возрастает. И как раз это движение превращает ее в капитал» (там же, с. 159—161). Сращенность, тождественность стоимости и потребительной стоимости окончательно разрывается, превращаясь в абстрактное различие. Движение в обороте Д—Т—Д есть движение стоимости, а не потребительной стоимости. Стоимость определяется внутри самой себя. Потребительная стоимость впервые предстает как нечто внешнее, поверхностное, второстепенное для капитала. Правда, К. Маркс уже в начале рассмотрения товара разграничил абстрактный труд и конкретный труд и тем самым сознательно отличил потребительную стоимость и стоимость. Но объективно изображение стоимости не дано в ее внутренней качественной определенности. Стоимость дана в непосредственном обрамлении потребительной стоимости. Можно сознательно фиксировать противоположность стоимости и потребительной стоимости, но нельзя устранить момента их сращенности друг с другом. Одновременно с переходом к абстрактному различию, к вычленению собственно буржуазной стоимостной социальности обнаруживается конкретно тождественное содержание внутри самой стоимости. Стоимость впервые предстает изменяющейся величиной. Насколько в простом товарном обращении является преходящим отдельный товар, настолько изменчива сама стоимость в обращении Д—Т—Д. Однако в отличие от простого товара стоимость сохраняется в своей изменчивости. Как таковая стоимость безгранична в своем самоизменении. Увеличивающаяся стоимость представляется в итоге ограниченной величиной, способной к неограниченному самовозрастанию. «Простое товарное обращение— продажа ради купли —служит средством для достижения конечной цели, лежащей вне обращения, — для присвоения потребительных стоимостей, для удовлетворения потребностей. Напротив, — подчеркивает К. Маркс, — обращение денег в .качестве капитала есть самоцель, так как возрастание стоимости осуществляется лишь в пределах этого постоянно возобновляющегося движения. Поэтому движение капитала не знает границ». Как конкретное тождество стоимость выступает теперь таким отношением, обоими полюсами которого являются реальные товарные стоимости. В результате стоимость самоотталкивает себя от самой себя. К. Маркс пишет: «... В обращении Д—Т—Д и товар и деньги функционируют лишь как различные способы существования самой стоимости: деньги как всеобщий, товар как особенный и, так сказать, замаскированный способ ее существования. Стоимость постоянно переходит из одной формы в другую, никогда, однако, не утрачиваясь в этом движении, и превращается таким образом в автоматически действующий субъект (там же, с. 163—164). Абстрактное различие стоимости и потребительной стоимости, обнаружившее в себе конкретно тождественное различие стоимости, связано также с тем, что абстрактно тождественная связь простого товаровладения превращается теперь в абстрактное различие товаровладения. Если в первом отделе представлялось, будто все товаровладельцы равноправны, тождественны, одинаковы в смысле владения товаром и доходом, то теперь, когда выявилась цель товарных отношений — меновая стоимость, оказывается, что действительно товаровладельцем является владелец денег, богатство которого растет. Ему же противостоит товаровладелец, товар которого лишь опосредствует это возрастание богатства. Общественный процесс самовозрастания стоимости непосредственно принадлежит денежному капиталисту. Капиталист есть поэтому «олицетворенный волей и сознанием капитал». Таким образом, пропорционально тому, как отношение товаровладения предстало абстрактным различием и выявилось внутреннее самоизменение стоимости, отчетливо обозначилась сущность капитала как общественного отношения. Товар как абстрактно тождественная предпосылка капитала превращается в саму сущность, в исследуемый К. Марксом капитал. Однако первое проявление капитала непосредственно, ибо оно находится в границах простого обращения капиталистического товара. Сущность тем самым первоначально выступает внутри своей исторической предпосылки. Такое первое явление сущности двойственно. Стоимость выступила, с одной стороны, процессом, снимающим свои единичные формы, и как таковая она самовозрастает. С другой стороны, в ней сохраняется момент непосредственного совпадения со своими единичными полюсами — товаром и деньгами. Пропорционально этому самовозрастание предстает не самоизменением общественного процесса, а самоизменением денежного товара. Точнее, самоизменение стоимости предстает таким общественным процессом, который непосредственно совпадает со всеобщим единичным товаром. Стоимость и самовозрастает (и, следовательно, отрицает преходящие единичные формы и потому конкретна в себе), и возрастает как непосредственная единичность (и потому не свободна от момента внешнего различия). К.. Маркс подчеркивает данную двойственность следующим образом: «Если фиксировать отдельные формы проявления, которые возрастающая стоимость попеременно принимает в своем жизненном кругообороте, то получаются такие определения: капитал есть деньги, капитал есть товар. Однако па самом деле стоимость становится здесь субъектом некоторого процесса, в котором она, постоянно меняя денежную форму на товарную и обратно, сама изменяет свою величину, отталкивает себя как прибавочная стоимость от себя самой как первоначальной стоимости, самовозрастает». Товар и деньги выступают теми же единичными формами, что и в простом обращении, и потому деньги как капитал несут на себе печать абстрактной тождественности. Стоимость, по К. Марксу, «приносит живых детенышей или, но крайней мере, кладет золотые яйца», что в некоторой степени выглядит магической способностью, свойством какой-то неопределенной потребительной стоимости. Последняя перестает реально совпадать с одним из членов стоимостного отношения, но идеально она воздействует на стоимость в той степени, в какой самовозрастающая стоимость непосредственно совпадает с идеальной потребительной стоимостью денег. В то же время в обращении Д—Т—Д товар и деньги уже противостоят друг другу. Оба они являются стоимостями. Чтобы стать капиталом, деньги должны принять товарную форму. «Капиталист знает, — пишет К. Маркс, — что всякие товары, какими бы оборвышами они ни выглядели, как бы скверно они ни пахли, суть деньги в духе и истине, евреи внутреннего обрезания, и к тому же чудотворное средство из денег делать большее количество денег» (там же, с. 164— 165). Капитал в своей первой непосредственной форме проявления представляет собой переход товарных отношений в фазу своей зрелости, так что сам единичный товар рассматривается как мимолетное явление в общественном процессе накопления богатства. Капиталистический процесс есть бесконечное движение товаров как стоимостей, получающее выражение в увеличении денег. Потребительная стоимость перестает быть непосредственным участником товарного отношения. Стоимость самоопределяется. «Если в простом обращении стоимость товаров в противовес их потребительной стоимости получала в лучшем случае самостоятельную форму денег, то здесь она внезапно выступает как саморазвивающаяся, как самодвижущаяся субстанция, для которой товар и деньги суть только формы. Более того. Вместо того чтобы выражать собой отношение товаров, она теперь вступает, так сказать, в частное отношение к самой себе. Она отличает себя как первоначальную стоимость от себя самой как прибавочной стоимости, подобно тому как бог отец отличается от самого себя как бога сына, хотя оба они одного возраста и в действительности составляют лишь одно лицо» (там же, с. 165). Методологической основой раскрытия процесса самовозрастания стоимости является материалистическое понимание истории, в свете которого общество предстает объективным процессом, который не является реализацией какой-то изначальной естественной или божественной природы человека. Представление об обществе как о материальном процессе взаимодействия с природой позволяет и в самих отношениях людей выделить определяющие материальные производственные отношения, являющиеся социальной формой производственного процесса. Материалистическое понимание истории применительно к политэкономии капитализма означает уже невозможность объяснить факт богатства в буржуазном обществе ни вещественно-социальными факторами, как было у физиократов, ни неуловимой социальностью субстанции стоимости, как у Д. Рикардо. Оно ориентирует на понск закономерности, находящейся вне и независимо от сознания людей и в то же время проявляющейся в их деятельности. Понимание буржуазных производственных отношений как материальных означает одновременно понимание таких отношений как саморазвивающихся. Поэтому первое раскрытие самовозрастаиия стоимости исторически связано с открытием материалистического понимания истории. Основы исторического материализма впервые в зрелой форме были сформулированы К. Марксом и Ф. Энгельсом в их совместной работе «Немецкая идеология». Если домарксистские пролетарские экономисты овеществляли капитал и привносили в материальное капиталистическое отношение момент субъективного (надстроечного по сути) командования капитала над трудом, то в «Немецкой идеологии» К. Маркс и Ф. Энгельс трактуют капитал как материальное отношение частной собственности и труда, труда накопленного и живого. В результате капитал предстает необходимым саморазвивающимся процессом: «Частная собственность, поскольку она в рамках труда противостоит труду, развивается из необходимости накопления». И далее: «Чем больше развивается разделение труда и чем больше растет накопление, тем сильнее развивается также и это расщепление (К. Маркс анализирует «раздробление капитала между различными собственниками, а значит, и расщепление между трудом и капиталом».— С. Р.). Самый труд может существовать лишь при условии этого расщепления» 143 К. Маркс и Ф. Энгельс раскрыли не внешнюю противоположность капитала и труда, которая создает видимость, будто можно устранить капитал и оставить труд, как это фактически получалось у пролетарски х противников буржуазной политэкономии и отчасти у самого К. Маркса в работах 1843—1844 гг., а их внутреннюю органическую взаимосвязь. Капитал как самовозрастающая стоимость появляется на обоих полюсах: на одном как частная собственность, как накопленный труд, на другом как живой труд. Вместе с тем это материалистическое раскрытие капитала как объективной связи накопленного и живого труда само еще непосредственно, ибо капитал выступает количественным процессом самоизменения, перехода живого труда в накопленный и в нем пока не видно качественной основы такого возрастания. Возрастание богатства предстает не столько экономическим отношением, самовозрастанисм стоимости, сколько вещественным процессом функционирования живого труда на отчужденных от него средствах производства. К. Маркс не открыл еще, что рабочий продает особый товар — свою рабочую силу. Но эта идея нащупывается уже в «Немецкой идеологии», где она находится в зародышевом состоянии, ибо понимание 'частной собственности и труда как необходимых внутренних моментов друг друга подводит к пониманию самого труда как особого товара. Позиция К- Маркса и Ф. Энгельса в «Немецкой идеологии» в определенной степени двойственна. С одной стороны, ими сформулировано понимание материальных капиталистических отношений, при которых труд и капитал, все больше расщепляясь, составляет единство. С другой стороны, не открыта еще идея о 'продаже рабочим своего особого товара «рабочая сила», пропорционально чему производственные отношения обозначаются термином «форма общения». Последний своей категориальной аморфностью ведет к моменту внешности в отражении противоречий классовых отношений, он настолько широк, что допускает момент конкуренции для объяснения сути капитала. То есть капитал зафиксирован как объективное материальное отношение и, следовательно, зафиксирован антагонизм капитала и труда в их объективности и необходимости, но поскольку еще не выявлено внутреннее качественное основание самовозрастания богатства, в понимание капитала примешивается внешний элемент конкурентной борьбы. Подобная логическая двойственность перехода К. Маркса к теории капиталистических отношений соответствует логическим особенностям § 1 во втором отделе, где капитал предстает еще непосредственно. Стоимость самоизменяетея, но лишь количественно, внутренняя же качественная основа изменения стоимости пока не выявлена. Тем самым сущность изучаемого К- Марксом предмета (капитала как антагонизма труда и частной собственности) выступила, но еще не развернута в себе, непосредственна. В советской философской литературе первый и пока единственный исследователь, раскрывший логический скачок в развитии «мысли К. Маркса при переходе от товара к капиталу, был и остается В. А. Вазюлин. Его работы еще недостаточно оценены научной общественностью. В. А. Вазюлин дал целостную интерпретацию логики наиболее глубокого в диалектическом отношении произведения марксизма в сравнении с «Логикой» Гегеля. Он показал, что исторический подход к реальному предмету (капиталистическому обществу) обусловил и более последовательный диалектический метод К. Маркса, нежели он был у Гегеля. Учет данного обстоятельства привел ученого к принципиально иному пониманию метода восхождения от абстрактного к конкретному в «Капитале». Мысль К. Маркса движется от поверхности к сущности, затем — к явлению (существенной непосредственности) и к действительности /(единству сущности и существенной непосредственности). В результате В. А. Вазюлин выяснил, что первый отдел «Капитала» имеет важное самостоятельное значение в логике всего произведения, чего нельзя было видеть, если сводить структуру «Капитала» « триаде трех томов и считать, что отношение потребительной стоимости и стоимости с самого начала рассмотрения товара является зрелым диалектическим противоречием в одном отношении. Для Э. В. Ильенкова, считавшего стоимость и 'Потребительную стоимость двумя полюсами понятия стоимости, товарное отношение было примером подлинного конкретного тождества, т. е. тождества в различии и различия в тождестве. Для В. А. Вазюлина же отношение потребительной стоимости и стоимости в значительной степени внешнее, пока не выявилось внутреннее самоизменение стоимости. Потому и является товар лишь абстрактным зародышем капитала, и соответственно первый отдел является не просто историческим введением в капитал, а отражает простейший срез буржуазных отношений. В интерпретации В. А. Вазюлпна внутреннее изменение в стоимости обнаруживается при превращении денег в капитал. Анализируя денежную форму капитала, он подчеркивает: «Стоимость отталкивает себя от самой себя в том движении, в котором она возрастает. Ее возрастание есть ее самовозрастание. Движение стоимости становится процессом самопорождения стоимости. Стоимость выступает теперь самодвижущейся и соотносящейся уже не с товарами, а с самой собой» 144. Правда, В.А. Вазюлин допускает, как представляется, некоторую уступку абстрактному сведению всей логики «Капитала» к неизменному соотношению потребительной стоимости и стоимости, когда при переходе к рассмотрению сущности анализируемого К. Марксом предмета (капитала) говорит о двойственности сущности, выражающейся в производстве потребительной стоимости и производстве возрастающей стоимости. Между тем двойственность потребительной стоимости и стоимости на уровне товара как абстрактного тождества капитала при переходе к собственно капиталу сменяется двойственностью процесса производства товара (двойственность стоимости и потребительной стоимости снимается как «клеточка», предпосылка капитала) и процесса самовозрастания стоимости, о чем будет речь ниже. Если предпосылку (товар) изучаемого в «Капитале» предмета (капитала) при переходе к собственно капиталу сводить к производству потребительных стоимостей, то это по сути означает, что процесс внутреннего самоизменения стоимости раскрыт в количественной определенности. Что же касается качества, то оно выражается все тем же внешним качеством потребительной стоимости. Внутреннее саморазличение стоимости и раскрыто, и дано пока еще непосредственно в оболочке внешних качественных различий. Как бы там ни было, В. Л. Вазюлин впервые показал внутреннее самоопределение стоимости. Тем самым он вывел исследования «Капитала» на принципиально новый уровень их адекватности методу К- Маркса. Более того, выявленная В. А. Вазюлиным схема восхождения от абстрактного к конкретному, как она действует в логике «Капитала», была не просто интерпретацией главного труда К- Маркса, но и научным историко-философским открытием и развитием марксистской диалектики. Итак, первое проявление сущности (капитала) рождается в сфере ее исторической предпосылки (товара). Абстрактное тождество стоимости и потребительной стоимости превращается в их абстрактное различие, обнаруживая одновременно в последнем конкретное тождество и различие. Стоимость, самоопределяясь, выявляет внешний характер формы потребительной стоимости для товарных отношений. Но это — первое, непосредственное проявление сущности, сама же сущность выступает как всеобщая единичность :(как деньги). Поэтому и изменение стоимости носит, с одной стороны, внутренний характер (стоимость самоизменяется), а с другой — внешний, ибо изменение .чисто количественное, а потому не видно качественной основы, рождающей изменение. Сущность дана, следовательно, еще непосредственно, она не до конца самоопределилась. «Таким образом,—подводит итог К-Маркс,— Д—Т—Д' есть действительно всеобщая формула капитала, как он непосредственно проявляется в сфере обращения» (т. 23, с. 166). Незрелость первого непосредственного проявления капитала как самоизменяющейся стоимости становится зримой при рассмотрении К. Марксом противоречий всеобщей формулы капитала в §2 второго отдела «Капитала». Более глубокий анализ обращения Д—Т—|Д' обнаруживает его двойственность. Обращение, которое приносило бы прибавочную стоимость, противоречит законам товарного обращения. Обратный порядок обращения денег как капитала (Д—Т—Д) формально противоположен обращению товаров (Т—Д—Т). Но по сути он также принадлежит простому товарному обращению, ибо то, что для одного капиталиста является первой метаморфозой (,Д—Т), есть заключительная метаморфоза продажи товара для другого капиталиста. Анализ показывает, что обмен ни товаров-эквивалентов, ни товаров-неэквивалснтов, когда товаровладельцы поочередно надувают друг друга, не способен привести к возникновению прибавочная стоимости. «Весь класс капиталистов данной страны ,в целом не может наживаться за счет самого себя. Как ни вертись, а факт остается фактом: если обмениваются эквиваленты, то не возникает никакой прибавочной стоимости, и если обмениваются неэквиваленты, тоже не возникает никакой прибавочной стоимости» (т. 23, с. 174). Но, с другой стороны, прибавочная стоимость не может возникнуть вне сферы товарного обращения. Товаровладелец сам может создать стоимость, но не самовозрастающую. Затраты труда, произведенные товаровладельцем, увеличивают стоимость, которая затем требует в обмен на себя больший эквивалент. «Итак, капитал не может возникнуть из обращения и так же не может возникнуть вне обращения. Он должен возникнуть в обращении и в то же время не в обращении» (там же, с. 176). Выше мы видели, как И. С. Нарский разрешает данную антиномию с помощью формально-логического уточнения понятий: капитал возникает в производстве, но при посредстве обращения. Однако, как показало исследование В. А. Вазюлина, при решении антиномии возникновения капитала неправомерно обращать суждение «капитал не возникает в обращении» в суждение «капитал возникает в производстве»145. Предметом первого отдела «Капитала» является простое товарное обращение современного К. Марксу буржуазного общества. Товарное обращение — поверхностная, внешняя сфера капиталистических отношений. Эта сфера объективно антиномична: все члены буржуазного общества равноправны в смысле владения товаром и в обмене товаров прибавочная стоимость возникнуть не может. Но, с другой стороны, капиталистическая экономика представляет собой именно движение товаров, и, следовательно, прибавочная стоимость не может не возникнуть вне обмена товаров. Капитал и может и не может возникнуть в сфере «простого» товарного обращения. Разрешение антиномии и выход к производству прибавочной стоимости рабочей силой есть не вскрытие взаимосвязанных отношений («в производстве, но при посредстве обращения...»), а отрицание сферы «простого» товарного обращения. К. Маркс начинает анализировать не товар, а капитал и 'не отношение абстрактных товаровладельцев, а отношение двух антагонистических классов. Возвращение К. Маркса во II томе «Капитала» к обращению носит характер «якобы возвращения». Во II томе К. Маркс рассматривает обращение не товаров, а капитала. Следовательно, по К. Марксу, прибавочная стоимость возникает не в сфере товарного обращения. Прибавочная стоимость есть движение капитала, который действительно проходит и сферу производства, и сферу обращения. Но антиномия «капитал создастся в обращении и не в обращении» присуща не обращению капитала, которое К. Маркс рассматривает во II томе (в этой сфере капитал создается!), а простому обращению капиталистического товара, рассмотренному К. Марксом в первом и втором отделах I тома. Формально-логическое оборачивание терминов «не в обращении» на «в производстве» И. С. Нарским основано на недооценке самостоятельного логического значения первого отдела «Капитала»146. Перед ним поэтому невольно встал вопрос: а зачем же нужна была формулировка антиномии, если К. Маркс знал решение проблемы? И. С. Нарский отвечал следующим образом: «Этот тезис надо понимать не в том смысле, что перед нами единственно возможная, а потому п единственно правильная форма выражения вопроса о данном объективном диалектическом противоречии во всей его глубине. Ценность данной постановки вопроса в том, что именно она позволяла обратить внимание на сложное переплетение взаимозависимостей в объекте: если прибавочная стоимость возникает не в товарном обращении, но в производстве, то к ее возникновению и формированию не может не быть причастно обращение, а если это так, то и надо выяснить, в каком именно виде и каким именно образом оно причастно»|47. С этим трудно согласиться. Фактически все дело сводится к .методике изложения, но не к логике, которая соответствует у К. Маркса историческому процессу развития предмета. Антиномия всеобщей формулы капитала есть антиномия первого непосредственного возникновения сущности (прибавочной стоимости) в поверхностной сфере товарного обращения, являющейся исторической предпосылкой сущности. Самовозрастающая, различающая себя от самой себя стоимость есть определившаяся сущность буржуазных экономических отношений. Но процесс самовозрастания стоимости дан непосредственно, внешне, чисто количественно, так что не видно его порождающей основы. Самоизменение стоимости предстает движением единичности: всеобщий товар, как воплощение товарности вообще, самовозрастает. Тем самым, хотя единичность постоянно преодолевается и изменяется, сам процесс изменения подчинен именно единичности. Единичность отрицает себя (самоизменяется) лишь постольку, поскольку она замыкается на себя. Следовательно, сущность дана, но дана нерасчлененно, непосредственно. Как таковая, она есть существенное (а не абстрактное) тождество, в котором еще не выявилось существенное различие. Сущность уже дана и еще не дана. Поэтому она не отличима полностью от несущественного. Процесс самоизменения поэтому представляется отчасти случайным. Соответственно абстрактное тождество еще не полностью превратилось в абстрактное различие. Тождество всех товаров капиталу, а товаровладельцев собственникам соответствующего дохода превратилось теперь в различие денежного капиталиста, богатство которого растет, и простого товаровладельца, противостоящего первому. Незрелость первой непосредственной формы капитала еще содержит момент видимости, будто и сам владелец товара может стать собственником богатства. Однако как потребительная стоимость в обороте Д—Т—Д теперь является на всех полюсах лишь идеальной (и деньги и товар — реально стоимости), так же и видимость, что всякий товаровладелец может стать богачом, превращается из актуальной товарнофетишистской видимости буржуазного индивида лишь в идеальный момент видимости, сопутствующий незрелому диалектико-материалистическому мировоззрению. Антиномичность данной ступени «Капитала» с логической точки зрения родственна антиномичности того этапа в истории марксизма, который связан с созданием «Нищеты философии». В этой работе, как и в «Немецкой идеологии», «Манифесте Коммунистической партии», происходит переход К. Маркса и Ф. Энгельса к зрелым философским, экономическим и коммунистическим взглядам. В «Нищете философии» К. Маркс беспощадно вскрывает мелкобуржуазную эклектическую сущность прудонизма, для которого было характерно смешение потребительной стоимости и стоимости. К. Маркс отстаивает еще количественную теорию стоимости. Однако .в отличие от Д. Рикардо, который также не всегда последовательно проводил различие потребительной стоимости и стоимости (в частности, в вопросах обмена между трудом и капиталом, ренты), он резко подчеркивает, что сущность товара есть стоимость: «... Всякий товар покупается лишь ради той или иной его полезности и никогда — в качестве товара как такового» (курсив наш. — С. Р.; т. 4, с. 93). Выражение «товар как таковой» указывает на стоимостную природу всякого товара. Товаром, по Марксу (и это шаг вперед по сравнению с работами 1843—1844 гг.), является и сам труд, имеющий свою стоимость, равную стоимости необходимых для воспроизводства рабочего продуктов. Буржуазное общество есть поэтому движение стоимостей, и целью этого движения является богатство, или увеличение стоимости. Однако в «Нищете философии» К. Маркс считал, что как товар труд ничего не производит: «Поскольку труд продается и покупается, он является таким же товаром, как и всякий другой товар, и имеет, следовательно, меновую стоимость. Но стоимость груда, или труд в качестве товара, так же мало производит, как стоимость хлеба, или хлеб в качестве товара, служит пищей» (т. 4, с. 93). Следовательно, позиция К. Маркса внутренне антиномична: с одной стороны, буржуазный экономический процесс есть движение товарных стоимостей, гак что сам труд является особым товаром; целью этого процесса является увеличение богатства капиталиста, а именно: увеличение стоимости, ибо товар как таковой и есть стоимость. С другой стороны, это увеличение богатства носит пока лишь количественный характер: количество труда рабочего присваивается капиталистом. Качественная же основа процесса не ясна, т. е. не ясно, как стоимость сама себя увеличивает, если труд как товар ничего не создает. В той степени, в какой качественная основа самовозрастания стоимости не выявлена, з понятие капитала примешивается, с одной стороны, технологический, вещественный момент, связанный с потребительной стоимостью, а с другой, — момент конкуренции. Последовательное проведение принципа трудовой стоимости фактически подвело к новому качественному уровню понимания капитала. Тем <не менее интерпретация стоимости К. Марксом в «Нищете философии» не была до конца последовательной. Это проявляется также и в том, что в данной работе он считал деньги единственным товаром, стоимость которого определяется не издержками производства, а спросом н предложением (см. там же, с. 115). К- Маркс резко критикует П. Прудона, исходящего из факта существования денег, указывая, что необходимо прежде всего показать, как деньги возникают, зачем нужно индивидуализировать меновую стоимость. Однако сам же делает уступку поверхностному пониманию денег, что свидетельствует об определенной незрелости взглядов К. Маркса на товар. По сути, такая точка зрения ведет к недооценке роли денежного товара и недооценке противоречивости товарного производства. К. Маркс, проникая в «Нищете философии» в суть капитала и тем самым раскрывая отдельный товар как абстрактный зародыш капитала, делает уступку точке зрения отдельного товара. Такая уступка свидетельствует не о буржуазности К. Маркса, а о неполной зрелости его пролетарской позиции. К- Маркс делает уступку не буржуазному пониманию капитала, а пролетарской школе в домарксистской политэкономии (одного из представителей которой — Дж. Брэя — он критикует в «Нищете философии»), а также своим экономическим представлениям 1843—1844 гг. Интересно в связи с этим заметить, что если Д. Рикардо (понимал деньги как товар, стоимость которого определяется издержками производства и одновременно .в трактовке стоимости труда сбивался на точку зрения конкуренции, то К. Маркс, последовательно объясняет стоимость труда издержками на его производство, но допускает упрощение в толковании денег. Позиция К.Маркса в «Нищете философии», таким образом, двойственна. Капитал понимается как общественное отношение, как возрастание 'богатства, увеличение стоимости. И в то же время делается уступка поверхностной точке зрения конкуренции, так как процесс производства не показан последовательно как процесс самовозрастания товарной стоимости. Процесс производства дан в некоторой степени не как экономический процесс, а как вещественный, технологический. Антиномичность перехода к внутренней природе стоимости приобретает предельную форму. С одной стороны, выявлено, что все продукты на рынке — товары, в том числе и сам труд, и что целью действующих лиц рынка является не потребительная стоимость, а стоимость, богатство, а с другой— труд как товар сам ничего не созидает. Стоимость самовозрастает, но это лишь количественный процесс. В той же степени, в какой в процесс создания богатства примешивается внешний момент потребительной стоимости, создается видимость, что эксплуатация рабочего есть его ограбление капиталистом. Изменение же стоимости из самой стоимости, помимо процесса труда, который создает лишь потребительные стоимости, не видно. Между тем, если быть последовательным, надо ответить на вопрос, как из самой стоимости следует ее прирост над самой собой. Чисто количественная точка зрения, последовательно проведенная К. Марксом в отличие от буржуазных и пролетарских экономистов, приводит к завершенной антиномичности. Фиксирование эквивалентности стоимостных отношений и одновременно факта экономической эксплуатации неизбежно допускает в анализ поверхностный момент конкуренции, которым и объясняется .неравенство труда и капитала. Уже в «Немецкой идеологии» данная двойственность отчетливо выступила, когда К- Маркс, сформулировав идею материальных производственных отношений, независимых от сознания людей, в то же время допускал термин «форма общения», и, когда показав труд и капитал как две необходимые стороны единства, он еще не открыл существование товара «рабочая сила», т. е. сам труд не был последовательно понят в качестве момента капитала. В «Нищете философии» антиномичность перехода к зрелому пониманию капитала становится явной. Полемика с Прудоном, критика упрощенной пролетарской политэкономии наглядно выявили и собственные противоречия К. Маркса. Субъективистское и эклектическое стремление Прудона преодолеть капиталистический антагонизм, оставаясь на почве частной собственности, можно было разоблачить, лишь последовательно проведя принцип стоимости, так чтобы возрастание стоимости следовало из самого принципа стоимости. Нельзя сказать, что К- Маркс полностью разрешил эту задачу в «Нищете философии», поскольку без идеи товара «рабочая сила» она не выполнима. Но с другой стороны, предельно острая критика К. Марксом Прудона свидетельствовала о том, что К. Маркс уже начал проникновение во внутренний мир стоимости. Таковы же и противоречия логики всеобщей формулы капитала, как он дан непосредственно в сфере товарного обращения, с той лишь разницей, что К. Маркс, уже владея тайной капитала, изображает этот переход к его сущности в сознательной антиномической форме. В простом обращении капиталистического товара капитал дан и в то же время не дан. Происходит превращение денег в капитал и абстрактного тождества капитала (товара) в абстрактное различие с внутренним моментом конкретного тождества и различия (капитал). В «Нищете философии» К. Маркс отражает эту диалектику непоследовательно. В той степени, в какой в понимание им капитала в 1846 г. проникал элемент вещественности и конкуренции, противоречие возникновения и невозникновения капитала в сфере простого обращения капиталистического товара упрощалось. Оно отчасти объяснялось как следствие простой обделенности пролетария в системе буржуазного общества. Разрешение данного .противоречия в тот период К- Маркс видел в изменении практики, тогда как впоследствии обнаружил, что требуется и более глубокое проникновение в его логику. Сознательное формулирование антиномии возникновения капитала открывает перспективу ее действительного разрешения, которое состоит вовсе не в устранении противоречия труда и капитала, а в его дальнейшем развитии. К. Маркс приходит к выводу что стоимость денег может возрасти благодаря тому товару, который опосредствует денежное обращение. Этот товар должен обладать свойством создания стоимости. И такой товар находится. Это — рабочая сила, являющаяся специфическим товаром. Ею как способностью к труду располагает свободный работник, свободный в смысле распоряжения своей рабочей силой и свободный от всех других товаров. Работник — товаровладелец, товар которого не приносит ему богатства. Так завершается превращение денег в капитал, а в логическом аспекте — абстрактного тождества в абстрактное различие. Непосредственная данность сущности (капитала) в сфере своей предпосылки (товара) обнаруживает первое качественное самоопосредствование. В формуле Д—Т—Д\ разбираемой К. Марксом, внутреннее самоопосредствование, саморазличение стоимости уже выступило: стоимость отталкивает себя от самой себя. Соответственно абстрактное тождество всех товаровладельцев превращается в абстрактное различие владельцев денежного богатства (капиталистов) и владельцев товара «труд» (пролетариев). Однако такое саморазличение, как отмечалось, несет в себе момент внешности, ибо качественная основа процесса не выявилась. Поэтому и абстрактное различие товаровладельцев не выступило в полной мере. Теперь же, когда выясняется, что только специфический товар «рабочая сила» способен опосредствовать возрастание денег, выявляется качественная основа са- моизменения стоимости. Обнаруживается такой товар, потребительная стоимость которого (качественная сторона) сама является стороной стоимости, а не внешней ее противоположностью, что свойственно обычному товару, удовлетворяющему какие-то природные или духовные потребности и являющемуся одновременно затратой абстрактного труда. Потребительная стоимость рабочей силы, если взять весь товарный мир, есть также проявление стоимости, внутреннее качественное бытие стоимости. Внутренняя качественная определенность стоимости проявляется не только на стороне товара, принадлежащего пролетарию, но и на стороне денег, которыми владеет капиталист. Деньги превращаются в материальные условия, необходимые для функционирования рабочей силы. «Все необходимые для этого процесса вещи (имеется в виду процесс потребления рабочей силы. — С. Р.), как сырой материал и т. п., владелец денег покупает на товарном рынке и оплачивает полной ценой» (т. 23, с. 186). Капиталист противостоит пролетарию теперь не как владелец денег, а как владелец средств производства владельцу рабочей силы. Самоизменяющаяся стоимость перестает быть отношением непосредственно всеобщего товара (денег) и непосредственно единичного товара. Стоимость предстает теперь отношением товаров, которые отличаются не только внешним качеством (потребительной стоимостью), но и внутренним. Средства производства, принадлежащие капиталисту, и рабочая сила, которой распоряжается пролетарий, — вот два полюса внутреннего самоопосредствования стоимости. Качественное самоопределение стоимости ведет к тому, что она окончательно перестает сливаться с непосредственностью отдельных товаров и представляться отношением вещей, а выявляется как общественное отношение. Если выступило внутреннее качество стоимости, то абстрактное тождество завершает свое превращение в абстрактное различие. Первоначальная сращенность товара и капитала, непосредственная тождественность всех товаровладельцев оборачиваются непосредственной противоположностью, несовместимостью владельцев денежного капитала и пролетариев, владеющих лишь своей рабочей силой. Товарное капиталистическое отношение предстает качественным скачком в развитии товарных отношений. К. Маркс пишет: «Исторические условия его (капитала. — С. Р.) существования отнюдь не исчерпываются наличием товарного и денежного обращения. Капитал возникает лишь там, где владелец средств производства и жизненных средств находит на рынке свободного рабочего в качестве продавца своей рабочей силы, и уже одно это историческое условие заключает в себе целую мировую историю. Поэтому капитал с самого своего возникновения возвещает наступление особой эпохи общественного процесса производства». Выявление качественного самоопределения стоимости и затем дальнейшее развитие конкретного тождества (капитала как отталкивающей себя от самой себя стоимости) связаны в то же время с усилением абстрактных товарных связей. Господство капиталистических отношений не отменяет товарно-денежных отношений как «клеточки» .капитала, а придает им универсальный характер. «Характерной особенностью капиталистической эпохи, — подчеркивает К. Маркс, — является тот факт, что рабочая сила для самого рабочего принимает форму принадлежащего ему товара, а потому его труд принимает форму наемного труда. С другой стороны, лишь начиная с этого момента, товарная форма продуктов труда приобретает всеобщий характер» (т. 23, с. 181. — примеч.). Таким образом, завершается превращение абстрактного тождества в абстрактное различие, содержащее внутри себя конкретное тождество и различие. Однако первое внутреннее качественное саморазличение стоимости само еще не несет в себе момента непосредственности. Хотя капитал выступает уже не деньгами, а частной собственностью на средства производства, он находится в некотором внешнем противопоставлении рабочей силе. Последняя не раскрыта пока как момент самого капитала. Другими словами, качественное самоопределение стоимости дано так, как оно проявляется в сфере простого обращения, и потому сама противоположность капитала и труда заключает в себе момент внешности. Эта логическая незрелость первого классического самоопределения стоимости имеет своим историческим аналогом завершающий этап формирования собственно марксистской политэкономии, нашедший отражение в таких работах, как «Наемный труд и капитал», «Манифест Коммунистической партии». В «Наемном труде и капитале» К. Маркс делает шаг вперед в осмыслении капиталистических отношений по сравнению с «Нищетой философии». Если в последней он писал, что труд является товаром, но сам как товар ничего не производит, то в «Наемном труде и капитале» подчеркивается товарный, стоимостной характер самого производства. «Капитал состоит, — писал К. Маркс, — не только из жизненных средств, орудий труда и сырья, не только из материальных продуктов; он состоит вместе с тем из меновых стоимостей. Все продукты, из которых он состоит, представляют собой товары. Следовательно, капитал есть не только сумма материальных продуктов, но и сумма товаров, меновых стоимостей, общественных величин». Сам труд участвует в процессе капиталистического производства как продаваемый рабочим товар: «В обмен на свой труд рабочий получает жизненные средства, а капиталист в обмен на принадлежащие ему жизненные средства получает труд, производительную деятельность рабочего, творческую силу, посредством которой рабочий не только возмещает то, что он потребляет, но и придает накопленному труду большую стоимость, чем этот труд имел прежде» (т. 6, с. 442—444). В результате капитал и наемный труд оказываются двумя сторонами одного общественного отношения. Пролетарий «сам кует золотые цепи, на которых буржуазия тащит его за собой» (там же, с. 451). Общественная природа капитала означает, с одной стороны, что рабочий «принадлежит не тому или другому буржуа, а ... классу буржуазии в целом» (там же, с. 433). С другой стороны: «Быть капиталистом — значит занимать в производстве не только чисто личное, но и общественное положение. Капитал — это коллективный продукт и может быть приведен в движение лишь совместной деятельностью многих членов общества, а в конечном счете — только совместной деятельностью всех членов общества. Итак, капитал — не личная, а общественная сила» (т. 4, с. 439). Процесс капиталистической эксплуатации пролетариата предстает не просто отчуждением результатов его труда капиталистом, а является следствием функционирования самого труда как товара. Однако в этих работах К. Маркса сохраняется момент внешнего противопоставления пролетариата и буржуазии. Характерно само ее название «Наемный труд и капитал» (курсив наш. — С. Р.), тогда как главное произведение К. Маркса называется «Капитал». Идея товарности труда не доведена К. Марксом до понимания того, что рабочий продает не труд, а свою рабочую силу. Наемный труд не раскрыт еще в достаточной степени как момент самого капитала. Однако, несмотря на соответствие работы К. Маркса «Наемный труд и капитал» рассматриваемому логическому витку «Капитала», последний отличается тем, что К. Маркс излагает вопрос о купле и продаже рабочей силы, уже раскрыв тайну и генезис капитала. Поэтому он одновременно подчеркивает незрелость как развития объективных капиталистических отношений на этой стадии, так и логики, отражающей данную историческую стадию. Купля и продажа рабочей силы завершает процесс превращения денег, а значит, абстрактного тождества в абстрактное различие с внутренним конкретным тождеством. Этот переход представляет собой вступление товара в зрелую фазу своего развития, обнаруживающую его внутреннее самоотрицание. Тем самым переход к капиталу есть дальнейшее развитие .противоречий товара. И хотя Э. В. Ильенков писал, что нельзя по-гегелевски производство прибавочной стоимости выводить из исходного логического принципа, на самом деле лишь последовательное углубление логики товара, соответствующее более сложным экономическим категориям, выводит исследователя на специфический товар «рабочая сила» и затем на прибавочную стоимость. Углубление логики товара состоит в том, что стоимость, отталкивая от себя потребительную стоимость, в конечном счете окончательно (в зрелом виде) отчленяется от нее, выявляя в себе свое собственное качественное различие. Лишь принципиально иная логика мышления руководила К. Марксом в поиске того товара, который создавал бы избыток стоимости. Переход исторической предпосылки (товара) в сам предмет (капитал) обнаруживает его внутренние противоречия. Соответственно переход к логике самого предмета создает картину противоположную той, которая рисовалась в рамках предпосылки предмета. Сфера простого товарного обращения выступала сферой прирожденных прав человека, сферой свободы, равенства и братства. Располагая своим товаром, каждый заботится только о самом себе. «Единственная сила, связывающая их вместе, это— стремление каждого к своей собственной выгоде, свое- корыстие, личный интерес. Но именно потому, что каждый заботится только о себе и никто не заботится о другом, все они в силу предустановленной гармонии вещей или благодаря всехитрейшему провидению осуществляют лишь дело взаимной выгоды, общей пользы, общего интереса» (т. 23, с. 187). При переходе к собственно капиталистическому производству эта внешняя гармония товаровладельцев превращается во внутренний антагонизм капиталистических производственных отношений. То, что на поверхности представлялось свободой и равенством, в сущности оказывается свободой по продаже наемным рабочим самого себя капиталисту. Свободное товаровладение оборачивается антагонизмом труда и капитала. §2. Диалектика абсолютной прибавочной стоимости. Разрыв К. Маркса с количественной теорией Д. Рикардо. Дальнейшее изложение в «Капитале» связано с анализом конкретного тождества и различия стоимости, разворачивающегося внутри абстрактного различия потребительной стоимости и стоимости. Это означает, что простое капиталистическое обращение как предпосылка капитала диалектически отрицается капиталистическим производством, или капиталом в его существенной определенности. Внутри себя качественно и количественно определенная стоимость выступает как самовозрастающая стоимость, как капитал. Производство прибавочной стоимости является первой логической стадией внутреннего развертывания стоимости. Ее особенностью является то, что, хотя капитал есть органическое единство двух противоположностей — его постоянной и переменной частей, процесс изменения капитала совпадает прежде всего с переменной частью. Внутреннее различие постоянного и переменного капитала тем самым несет в себе ограниченность. Капиталистический общественный процесс проявляется сначала одной своей стороной. Внутреннее саморазличение стоимости поэтому незрело и неполно. И тем не менее это уже—предмет в зрелом состоянии, сама сущность. Первой формой самоопределившейся сущности, исследуемой К- Марксом, является форма абсолютной прибавочной стоимости. Производство прибавочной стоимости составляет сущность буржуазных производственных отношений. Как сущность прибавочная стоимость выступает отрицанием своей исторической и логической предпосылки — простого товара. Однако сущность «питается» сама этим отрицанием. Не будь товара, не было бы и прибавочной стоимости. Более того, подрывать товарное производство капитал может, лишь делая его универсальным. Поэтому предпосылка капитала — товар — приобретает форму производства товара. Процесс производства товара так же двойственен, как и сам товар. Он представляет собой, во-первых, процесс труда, т. е. процесс целесообразной деятельности, в ходе которой создастся потребительная стоимость. Процесс труда ничего не говорит об экономической определенности исторических эпох, он есть «вечное естественное условие человеческой жизни, и потому он не зависим от какой бы то ни было формы этой жизни, а, напротив, одинаково общ всем ее общественным формам» (т. 23, с. 195). Категория потребительной стоимости, связанная с процессом труда, не только не перестает существовать с переходом к производству в логике «Капитала», но, наоборот, укореняется. Однако если в первом отделе при анализе простого капиталистического обращения потребительная стоимость была непосредственно сращена, абстрактно тождественна со стоимостью, так как составляла качественное различие одного товара от другого, то теперь выступило абстрактное различие потребительной стоимости и стоимости. Капиталиста, приступающего к производству, теперь волнует не потребительная стоимость, а именно товар как таковой, как стоимость. Процесс создания товара для капиталиста есть количественный процесс создания стоимости, или богатства. Поскольку воспроизводится предпосылка капитала (товар), постольку и углубляются фетишистские иллюзии индивидов, захваченных товарной стихией. Для К- Маркса же вопрос стоит ясно: как в процессе производства товара происходит качественный скачок, в результате которого стоимость (богатство) возрастает? То есть как в рамках действия закона стоимости возможно богатство? И К. Маркс указывает на ту качественную собственность процесса создания товара, которая лежит в основе феномена буржуазного богатства. Ею является двойственное бытие товара «рабочая сила», стоимость которого отличается от его потребительной стоимости. Последняя заключается в способности создания стоимости большей, чем стоимость самой рабочей силы. Стоимость впервые обнаружила в себе внутреннее качественное различие. Потребительная стоимость рабочей силы не есть то, что относится к процессу труда и обозначается категорией «потребительная стоимость». Она есть к а- чественная грань самой стоимости, тогда как потребительная стоимость продукта есть то, что вне стоимости, не-стоимость. К. Маркс переходит от внешнего поверхностного уровня буржуазной действительности к ее внутреннему, сущностному уровню. Стоимость перестает быть чем-то вещественным, непосредственно сращенным с потребительной стоимостью, и предстает общественным самоизменяющимся процессом: «... капиталист превращает стоимость— прошлый, овеществленный, мертвый труд, — в капитал, в самовозрастающую стоимость, в одушевленное чудовище, которое начинает «работать», «как будто под влиянием охватившей его любовной страсти» (т. 23, с. 206). Обнаруженное внутреннее различие изменяющейся стоимости открывает К. Марксу путь к решению антиномии превращения денег в капитал. Он пишет: «Весь этот процесс, превращение его (капиталиста. — С. Р.) денег в капитал, совершается в сфере обращении псовершается не в ней. При посредстве обращения — потому что он обусловливается куплей рабочей силы на товарном рынке. Не в обращении — потому что последнее только подготовляет процесс увеличения стоимости, совершается же он в сфере производства. Таким образом,»toutpourlemiexdanslemeilleurdesmondesPossibles» \ все к лучшему в этом лучшем из миров – С.Р.\. Эти слова К. Маркса не следует понимать как простое формально-логическое уточнение понятий антиномии, позволяющее обосновать мысль, что капитал есть процесс, захватывающий и сферу обращения, и сферу производства. Такое понимание не соответствует на самом деле логике «Капитала». Говоря об обращении, К. Маркс имеет в виду сферу простого капиталистического обращения, а не сферу обращения капитала. Поэтому не в простом капиталистическом обращении возникает капитал, а в производстве и собственно капиталистическом обращении. Однако простое обращение капиталистического товара, охватывающее и обращение товара «рабочая сила», есть историческая и логическая предпосылка производства и обращения капитала, опосредствующая сам капитал. Следовательно, к вопросу об антиномии превращения денег в капитал следует подходить не как к зрелому, подлинно диалектическому противоречию. а как к противоречию простейшей сферы капиталистической экономики, как к противоречию конкретному. С другой стороны, само это противоречие может быть понято лишь на основе понимания роли и места первого отдела во всей логике «Капитала». Именно с переходом К. Маркса к производству капитала обнаруживается, что товар есть лишь предпосылка капитала, которая сохраняется в капиталистическом производстве как момент. Причем товар выступает моментом капитала своими обеими сторонами: и как потребительная стоимость, и как стоимость. Капиталистическое производство есть поэтому противоречивое единство сущности (капитала) и ее снятой предпосылки: «Как единство процесса труда и процесса образования стоимости, производственный процесс есть процесс производства товаров; как единство процесса труда и процесса увеличения стоимости, он есть капиталистический процесс производства, капиталистическая форма товарного производства» (там *9ке, с. 208). Предпосылка (товар), получая всеобщую форму, когда производство с необходимостью по содержанию своему становится производством товара, превращается в саму сущность новых экономических отношений (содержащую предпосылку как свой момент)—в производство прибавочной стоимости, основывающемся на производстве товара. Соотношение производства прибавочной стоимости (сущности) и производства товара («снятой» предпосылки сущности) есть соотношение конкретного тождества и различия стоимости самой в себе с абстрактным различием стоимости и потребительной стоимости. Простое капиталистическое обращение (простое обращение капиталистического товара), являющееся предметом первого отдела «Капитала», характеризуется значительной сращенностью, и в этом смысле абстрактной тождественностью стоимости и потребительной стоимости. Хотя это абстрактное тождество и изменяется, превращаясь в абстрактное различие, полной отчленен- ности стоимости от потребительной стоимости на уровне простого капиталистического обращения не существует. Не случайно поэтому, как уже подчеркивалось, крупнейшие буржуазные политэкономы непоследовательно проводили трудовую теорию стоимости. Производство же прибавочной стоимости приводит к абстрактному различию, к разрыву стоимости и потребительной стоимости. Самовозрастание стоимости, приобретшее всеобщий характер, определяет процесс производства товара прежде всего как процесс создания новой стоимости, для которого создание потребительной стоимости является лишь внешним условием. Все факторы производства есть функционирующие товарные стоимости, в том числе и сам труд. Но труд, последовательно представленный как товар, который купил и которым распоряжается капиталист, есть специфический товар «рабочая сила». Абстрактное различие стоимости и потребительной стоимости, следовательно, другим своим проявлением имеет отчетливо обозначившееся различие в мире товаровладельцев: пролетарий владеет такой стоимостью (своей рабочей силой), которая дает лишь потребительные стоимости (доход). Капиталист же владеет стоимостью, приносящей ему прибавочную стоимость. Выявляется, что рабочий выступает товаровладельцем лишь в той степени, в какой оказывается орудием, вещью: «Сам человек, рассматриваемый только как наличное бытие рабочей силы, есть предмет природы, вещь, хотя и живая, сознательная вещь, а самый труд есть материальное проявление этой силы» (там же, с. 213— 214). Зрелая стоимостная природа товаров, отделившаяся от потребительной стоимости (что соответствует вступлению капитализма в зрелую фазу своего развития и позволяет в теории зафиксировать двойственный характер труда и товара), обнаруживает в себе 'более глубокое отношение конкретного тождества и различия. Самовозрастающая стоимость предстает неразрывным единством постоянного и переменного капитала. Отношение постоянного и переменного капитала в аспекте изменения стоимости есть конкретное тождество и различие. Капитал — это не простая количественная связь стоимостных факторов производства, средств производства и рабочей силы, а качественная однородность стоимости, переносимой со средств производства на продукт, и стоимости, вновь создаваемой и увеличиваемой рабочей силой. Оба полюса стоимости тождественны друг другу как проявления одной сущностной субстанции — человеческого труда, и в то же время они качественно различны как постоянный и переменный полюсы, причем различны по качеству стоимости. Это — тождество различного и различие тождественного. Причем постоянный капитал, т. е. средства производства, принадлежащие капиталисту, предполагает и порождает переменный капитал— стоимость, затрачиваемую на приобретение рабочей силы, или стоимости, реально функционирующей в производстве и имеющей способность к возрастанию. Важнейшей особенностью конкретного тождества и конкретного различия является то, что изменяются они в одном направлении. Если тождество есть само различие (и наоборот), то, следовательно, с развитием тождества углубляется различие, а с развитием различия углубляется тождество. В этом саморазличающаяся стоимость принципиально отличается от противоречия стоимости и потребительной стоимости и других абстрактных противоречий простого капиталистического товаровладения. Отношение стоимости и потребительной стоимости развивается таким образом, что абстрактное тождество, сращенность, неотчлененность сменяются абстрактные различием, разрывом. Начинает преобладать момент абстрактного различия, момент же абстрактного тождества, хотя и сохраняется, играет подчиненную роль. Несмотря на глубокую идею конкретного тождества как тождества, содержащего в себе различие, сторонники Э. В. Ильенкова, отстаивающие концепцию противоречия «в одном отношении», по сути, сбиваются на абстрактное понимание тождества и различия. Ведь если последовательно проводить мысль о том, что тождество есть различие, а различие есть тождество, то необходимо утверждать и то, что с развитием одного усиливается другое. В таком случае становится проблематичным разрешение противоречия. Однако философы, развивающие идею конкретного тождества, одновременно признают абсолютность борьбы противоположностей и относительность единства, тождества их, не осознавая при этом трудности соединения неразрывности тождества и различия и разрыва единства и борьбы противоположностей. Вот как, например, объясняет развитие противоречия А. М. Минасян: «... «Борьба» противоположностей рано или поздно, но непременно в определенных условиях ломает, преодолевает их единство — их взаимоисключение берет верх над взаимопроникновением,— что ведет к коренному качественному изменению данного явления и возникновению нового...» 148. Философ совершенно справедливо критикует абстрактный и по сути метафизический разрыв тождества и различия, подчеркивая, что противоположности различаются лишь в своей тождественности двух полюсов единой сущности. Однако в конечное счете развитие противоречия сводится им все к тому же преобладанию различия над тождеством, тем самым в итоге различие оказывается все-таки вне тождества. Не- случайно поэтому для А. М. Минасяна, как и для Э. В. Ильенкова, противоречие стоимости и потребительной стоимости в товаре есть пример конкретного тождества. На самом же деле отношение потребительной стоимости и стоимости в товаре в значительной степени абстрактно, внешне, тогда как самоизменение стоимости представляет собой качественно иной тип диалектики. Если абстрактная тождественность, сращенность стоимости и потребительной стоимости с усиливающимся моментом их различия сменяется преобладанием различия, то в самоотталкиваипи стоимостью себя от самой себя тождество постоянного и переменного капитала как проявлений капитала столь же усиливается, как и различие их постоянной и переменной частей капитала. О таком конкретном отношении нельзя уже сказать, что тождество сменяется различием. Это — принципиально иное, качественно более глубокое тождество различного и различие тождественного, чем тождество и различие потребительной стоимости и стоимости в товаре. Абсолютная прибавочная стоимость есть первая форма конкретного тождества и различия внутри абстрактного различия, первое отрицание той формы капитала, которую тот получает непосредственно в сфере простого капиталистического товарного обращения (|Д—Т—Д'). Первая форма прибавочной стоимости характеризуется окончательным отделением стоимости от потребительной стоимости, в результате чего стоимость из чисто количественной антиномии превращается в качественную. На количественном самовозрастании стоимости в формуле Д—Т—Д' лежит еще оттенок таинственности и загадочности, ибо не определилась качественная основа самоизменения стоимости. Выявленная форма абсолютной прибавочной стоимости сбрасывает последний .покров тайны с самовозрастающей стоимости. Стоимость как двуликий капитал оказывается самоизменяющсйся субстанцией. Единство постоянного и переменного капитала необходимо «воспламеняется», ведет не к уничтожению стоимости, а к ее увеличению. Тем самым абсолютная прибавочная стоимость выступает в «Капитале» первой формой зрелого проявления сущности. Капитал перестает быть внешним количественным изменением, теперь он характеризуется как внутреннее качественно-количественное еамоизменение стоимости, .которое дано пока односторонне, лишь через изменение .переменной части капитала. Первое зрелое определение внутреннего противоречия сущности в логике «Капитала» в «снятом» виде воспроизводит тот исторический этап развития марксистской политэкономии, когда происходит окончательный разрыв К. Маркса с количественной теорией стоимости Д. Рикардо. Этот этап приходится на начало 50-х гг. XIX в. и совпадает, прежде всего, с Марксовыми эксцерптными тетрадями того периода, в которых в краткой форме К- Маркс резюмирует основные идеи законспектированных им работ буржуазных политэкономов14Э. Главной особенностью этого периода исследования К. Маркса является критика количественной теории стоимости Д. Рикардо. В своих первых зрелых произведениях конца 40-х гг. К. Маркс еще отчасти разделял рикардовское количественное понимание стоимости. В экспертных же тетрадях 50-х гг. К- Маркс углубляет понимание стоимости, последовательно отделяя ее от потребительной стоимости. Несмотря на глубокую идею конкретного тождества как тождества, содержащего в себе различие, сторонники Э. В. Ильенкова, отстаивающие концепцию противоречия «в одном отношении», по сути сбиваются на абстрактное понимание тождества и различия.Ведь если последовательно проводить мысль о том, что тождество есть различие, а различие есть тождество, то необходимо утверждать и то, что с развитием одного усиливается другое. В таком случае становится проблематичным разрешение противоречия. Однако философы, развивающие идею конкретного тождества, одновременно признают абсолютность борьбы противоположностей и относительность единства, тождества их, не осознавая при этом трудности соединения неразрывности тождества и различия и разрыва единства и борьбы противоположностей. Вот как, например, объясняет развитие противоречия А. М. Минасян: «... «Борьба» противоположностей рано или поздно, но непременно в определенных условиях ломает, преодолевает их единство — их взаимоисключение берет верх над взаимопроникновением,— что ведет к коренному качественному изменению данного явления и возникновению нового...» 148. Философ совершенно справедливо критикует абстрактный и по сути метафизический разрыв тождества и различия, подчеркивая, что противоположности различаются лишь в своей тождественности двух полюсов единой сущности. Однако в конечном счете развитие противоречия сводится им все к тому же преобладанию различия над тождеством, тем самым в итоге различие оказывается все-таки вне тождества. Не случайно поэтому для А. М. Минасяна, как и для Э. В. Ильенкова, противоречие стоимости и потребительной стоимости в товаре есть пример конкретного тождества. На самом же деле отношение потребительной стоимости и стоимости в товаре в значительной степени абстрактно, внешне, тогда как самоизменение стоимости представляет собой качественно иной тип диалектики. Если абстрактная тождественность, сращенность стоимости и потребительной стоимости с усиливающимся моментом их различия сменяется преобладанием различия, то в самоотталкивании стоимостью себя от самой себя тождество постоянного и переменного капитала как проявлений капитала столь же усиливается, как и различие их постоянной и переменной частей капитала. О таком конкретном отношении нельзя уже сказать, что тождество сменяется различием. Это — принципиально иное, качественно более глубокое тождество различного и различие тождественного, чем тождество и различие потребительной стоимости и стоимости в товаре. Абсолютная прибавочная стоимость есть первая форма конкретного тождества и различия внутри абстрактного различия, первое отрицание той формы капитала, которую тот получает непосредственно в сфере простого капиталистического товарного обращения (1Д—Т—|Д'). Первая форма прибавочной стоимости характеризуется окончательным отделением стоимости от потребительной стоимости, в результате чего стоимость из чисто количественной антиномии превращается в качественную. На количественном самовозрастанин стоимости в формуле Д—Т—Д' лежит еще оттенок таинственности и загадочности, ибо не определилась качественная основа самоизменения стоимости. Выявленная форма абсолютной прибавочной стоимости сбрасывает последний ,покров тайны с самовозрастающей стоимости. Стоимость как двуликий капитал оказывается самоизменяющейся субстанцией. Единство постоянного и переменного капитала необходимо «воспламеняется», ведет не к уничтожению стоимости, а к ее увеличению. Тем самым абсолютная прибавочная стоимость выступает в «Капитале» первой формой зрелого проявления сущности. Капитал перестает быть внешним количественным изменением, теперь он характеризуется как внутреннее качественно-количественное самоизменение стоимости, которое дано пока односторонне, лишь через изменение .переменной части капитала. Первое зрелое определение внутреннего противоречия сущности в логике «Капитала» в «снятом» виде воспроизводит тот исторический этап развития марксистской политэкономии, когда происходит окончательный разрыв К. Маркса с количественной теорией стоимости Д. Рикардо. Этот этап приходится на начало 50-х гг. XIX в. и совладает, прежде всего, с Марксовыми эксцерптными тетрадями того периода, в которых в краткой форме К- Маркс резюмирует основные идеи законспектированных им работ буржуазных политэкономов149. Главной особенностью этого периода исследования К. Маркса является критика количественной теории стоимости Д. Рикардо. В своих первых зрелых произведениях конца 40-х гг. К. Маркс еще отчасти разделял рикардовское количественное понимание стоимости. В эксцерптных же тетрадях 50-х гг. К- Маркс углубляет понимание стоимости, последовательно отделяя ее от потребительной стоимости. В своих заметках К. Маркс подчеркивает: «Возрастание производства товаров никогда не является целью буржуазного производства, его целью является возрастание производства стоимостей» (т. 44, с. 102). Впервые так резко была подчеркнута противоположность потребительной стоимости и стоимости. В этот период К. Маркс преодолевает слабость своей трактовки денег, имевшуюся в «Нищете философии», когда стоимость денег, единственного из всех товаров, он рассматривал как результат спроса и предложения. Теперь же принцип стоимости распространяется им и на деньги: «Но золото и серебро здесь всего лишь форма всеобщего эквивалента, всеобщего залога, т. к. они сами являются товарами и обладают внутренней стоимостью». Последовательное материалистическое сведение стоимости ко всем реальным товарам позволило К. Марксу впервые в зрелом виде сформулировать качественное понимание необходимости денежного эквивалента, что и вело к разрыву с количественной теорией Д. Рикардо. Классическая (буржуазная политэкономия, по К. Марксу, осталась на позиции количественного толкования денег потому, что исходила из обмена излишков собственного продукта: «А. С. (Адам Смит. — С. Р.) объясняет необходимость денег необходимостью обменивать излишек собственного продукта. Полное отделение производителя от отношения к непосредственной пригодности продукта для него самого не является, таким образом, здесь еще предпосылкой. Наряду с особенные продуктом всеобщий». К. Маркс впервые с такой глубиной осознает противоречие частного и общественного труда и необходимость всеобщего товара как посредствующего звена в этом противоречии. Отсюда следовало понимание неизбежности антагонизмов на рынке: «Золото и серебро в своем свойстве денег выступают здесь как посредник. Акт обмена распадается на независимые друг от друга акты купли и продажи. Спрос и предложение. Необходимое следствие денег, таким образом, — разъединение обоих этих актов, которые хотя и должны в конце концов уравновесить друг друга, но в каждый данный момент могут находиться в дисгармонии, диспропорции. С деньгами, таким образом, уже положена основа кризисов»150. Так, последовательное проведение принципа стоимости обнаруживает, что в природе самих товарных отношений и стоимости как их сущности заложена необходимость диспропорций. На этой основе К. Маркс развивает свое понимание неизбежности экономических кризисов при капитализме. С другой стороны, эксцерптным тетрадям присуща и незрелость, сближающая их с работами конца 40-х гг. Так, К. Маркс пишет, что реальная цена определяется трудом не как товаром, а как производительной деятельностью (см. т. 44, с. 107). В целом в работах начала 50-х гг. окончательно оформилась коренная противоположность марксистской и буржуазной политэкономии. Но не было еще показано, что пролетарий продает особый товар «■рабочая сила», без чего научная теория прибавочной стоимости не может считаться завершенной. Вообще открыть, что пролетарий продает особый товар «рабочая сила», возможно лишь тогда, когда капитал предстал самоизменением обеих своих частей, и постоянной и переменной, т. е. когда рабочая сила понята как момент капитала. Другими словами, буржуазные производственные отношения должны предстать отношениями не капитала и труда, а именно движением капитала. Первое же фиксирование сущности сводится к обнаружению такого качественного возрастания стоимости (богатства), опосредствованного действием рабочей силы, которое в то же время предстает изменением одного переменного полюса капитала. Логика первого в истории познания отражения сущности капитала в ее внутренней противоречивости несет в себе печать незрелости и внутренне едина с логикой рассмотрения абсолютной прибавочной стоимости в «Капитале». Абсолютная прибавочная стоимость обнаруживает внутренние противоречия сущности, но это первое качественное самоопосредствование сущности ограниченное и неполное. Такая неразвернутая определенность сущности связана с «надломом» абстрактной товарной связи, которая внутри себя обнажила неразрешимые противоречия. Капитал как общественная сила (как конкретное тождество), с одной стороны, является результатом товарной связи, а с другой — •подрывает саму товарность. Как только обозначилась качественная основа самовозрастанпя стоимости, так одновременно обозначается во всей резкости и непримиримости антагонизм товарных отношений. Капитал как общественный процесс в своей зрелой форме начинает подрывать капитал как товарную связь. Впервые проступает непримиримость общественного характера производства и частной собственности товаровладельцев. Вместе с тем сказанное не означает, что с переходом к внутреннему самовозрастанию стоимости абстрактная связь ослабляется. Напротив, зрелые капиталистические отношения делают универсальной товарную связь, поскольку сохраняется предпосылка капитала — товар. Абстрактное отношение товаровладения также развивается, превратившись из абстрактного тождества в абстрактное различие. То, что абстрактные буржуазные отношения как момент сохраняются, означает, что фетишистские иллюзии не только сохраняются, но и углубляются с переходов от простого капиталистического обращения к капиталистическому производству. Не случайно поэтому К. Маркс рассматривает выражение стоимости продукта в относительных долях продукта. Он разоблачает апологетику Сениора, утверждавшего, что невозможно сократить рабочий день, так как именно в последний час создается прибавочная стоимость. Таким образом, абстрактность товарной связи не только не перестает существовать в зрелых капиталистических отношениях, но и углубляется, превращаясь из абстрактного тождества (простой одинаковости товаровладельцев) в абстрактное различие. Последнее означает, что и с поверхностной точки зрения отдельного товара и товаровладельца производство оказывается производством богатства и бедности. Но именно поэтому буржуазная политэкономия примерно с середины XIX в. превращается из преднауки, какой была классическая буржуазная (политэкономия, заложившей предпосылки марксистской политэкономии, в сикофантскую в целом дисциплину. Видя антагонизм капиталистического товаровладения, буржуазная политэкономия тем не менее апологетически затушевывает его. Важно подчеркнуть, что существование буржуазной политэкономии во времена, когда была создана научная ■марксистская теория, связано не только с классовыми причинами, но и с объективными особенностями диалектики абстрактных товарных отношений на зрелом этапе развития капитализма. Абстрактное различие товаровладельцев, возникшее при переходе в зрелую фазу капитализма, не есть некий абсолют. Оно представляет собой исторический процесс развития и вытеснения абстрактно тождественных товарных связей. На первых этапах зрелого капитализма, несмотря на жестокую эксплуатацию пролетариев, пропасть между трудом и капиталом, выражающаяся нормой прибавочной стоимости, была далеко не такой большой, как впоследствии. Другими словами, обострение классового антагонизма развивается постепенно. Капиталистический способ производства обнаруживает новые потенции. Это и послужило (и сейчас служит) определенной основой для замазывания классовых антагонизмов. Тем не менее уже на ранних этапах капитализма антагонизм пролетариата и буржуазии проявляется во всей своей глубине. Капитал как абстрактная и конкретно тождественная связь с социальной точки зрения есть драма классовой борьбы. Пролетарий, включенный в отношения товаровладения, с развитием этих отношений все с большим основанием заявляет: «Я требую нормального рабочего дня, потому что, как всякий другой продавец, я требую стоимости моего товара». Капиталист, покупая рабочую силу, стремится использовать ее в течение как можно большего времени, пролетарий как товаровладелец противится такому положению вещей. «Следовательно, здесь получаетcя антиномия, право противопоставляется праву, причем оба они в равной мере санкционируются законом товарообмена» (т. 23, с. 246). Реальная борьба двух равных устремлений обнаруживает внутреннее содержание, скрывающееся в товарной связи. Капиталист стремится к производству не просто товаров, но товаров большей стоимости. Он относится к рабочему как к купленному товару и, с одной стороны, отождествляет этот товар со своим товаром—со средствами производства, а с другой — различает их. Различие состоит в способности рабочей силы создавать новую стоимость, хотя с количественной точки зрения по своей стоимости живой труд вроде бы ничем от средств производства не отличается. К этому чудесному свойству рабочей силы капиталист относится как к богом данной природной силе и поэтому стремится нещадно эксплуатировать ее. Но тем чаще работник напоминает капиталисту, что он все-таки в отличие от орудия — одушевленная вещь и даже более — такой же свободный гражданин-товаровладелец, как и сам капиталист. Чем более, однако, работник заявляет о своем праве свободно распоряжаться своей рабочей силой, тем больше он обнаруживает фактическую несвободу являющуюся столь же мало данной от природы, сколь свойство быть капиталистом не является особым природным даром. Товарно-капиталистические классовые отношения тем самым разворачиваются как противоречивое переплетение абстрактного и конкретного. Конкретно тождественное (общественный процесс как целостность) одновременно выступает абстрактным отношением богатства ибедности. Общественноецелой приобретает поэтому чудовищные черты вампира: «Капитал – это мертвый труд, который как вампир, оживает лишь тогда, когда всасывает живой труд и живет тем полнее, чем больше живого труда он поглощает» (там же, е. 244). С развитием, углублением конкретно тождественного процесса самоизменения стоимости как результата целого общественного процесса усиливается абстрактное различие товаровладельцев, приобретшее форму классовойполяризации. Рассматривая рабочий день на капиталистическомпредприятии, К. Маркс подчеркивает: «Таким образом, в истории капиталистического производства нормирование рабочего дня выступает как борьба за пределы рабочего дня, борьба между совокупные капиталистом, т. е. классом капиталистов, и совокупным рабочим, т. е. рабочим классом» (там же, с. 246). Анализ К. Маркса показывает, как в классовых отношениях зарождается и развивается момент конкретного тождества и связанное с этим классовое самосознание пролетариата. Чем более ранняя фаза капитализма, тем более заражены пролетарии абстрактной иллюзией быть товаровладельцем, тем е большим нежеланием нанимаются они к капиталисту.»Понадобились века, — пишет К. Маркс, — для того, чтобы рабочий вследствие развития капиталистического производства добровольно согласился, т. е.был вынужден общественными условиями, продавать за цену привычных жизненных средств все активное время своей жизни, самую свою жизнедеятельность - продавать свое первородство за блюдо чечевичной похлебки» (там же, с. 280\ Низкий уровень производительных сил XVI—XVII вв., неразвитая степень отрыва производителя от средств производства, невысокая норма прибавочной стоимости – все это требовало первоначального принуждения к труду. Говоря о лишениях, испытываемых рабочими, особенно детьми и женщина ми, в спичечной мануфактуре Англии в XIX в., К Маркс пишет: «Данте нашел бы, что все самые ужасные кашмары ада, нарисованные его фантазией, превзойдены в этой отрасли мануфактуры» (там же, с. 258). К. Маркс подчеркивает, что капиталистическое производство, являющееся производством прибавочной стоимости (т. е. общественным процессом, разворачивающимся в рамках частной собственности), уродует рабочего, лишая его моральных и физических условий для развития. «Оно ведет к преждевременному истощению и уничтожению самой рабочей силы» (там же, с. 275). Чем менее пролетарий (точнее, еще полупролетарий) стремится наняться в кабалу к капиталисту, тем жестче было принуждение капиталиста и тем (продолжительнее был рабочий день. Но чем сильнее эксплуатировался работник, тем сильнее становилась классовая борьба. С 30-х гг. XIX в. в Англии начинается принудительное ограничение рабочего дня. Однако это не означало ослабления эксплуатации, напротив, норма прибавочной стоимости, выражающая классовый антагонизм, выросла. Усиление целостности общественного производства (в логическом аспекте — усиление конкретного тождества и различия) одновременно ведет к углублению классовой поляризации (развитию абстрактного различия). Причем капиталистический класс объединяет действительных товаровладельцев, товары которых приносят им богатство. Поэтому абстрактное отношение товаровладения лежит на стороне буржуазии. Все капиталисты абстрактно тождественны друг другу в смысле владения богатством. Абстрактное ;же различие их заключается лишь в том, что их товары в различной степени обладают способностью «откладывать золотые яйца». Тем самым преобладание момента абстрактного тождества капиталистов служит еще одним объективным моментом, обусловливающим существование буржуазной апологетической политэкономии. Напротив, отношение буржуазии и пролетариата, взятое со стороны простого капиталистичеакого товаровладения (следовательно, со стороны буржуа), есть отношение абстрактного различия, так как бедность и богатство— противоположные полюсы в буржуазном мире. Это абстрактное различие углубляется пропорционально развитию конкретно тождественного общественного процесса самоизмснсния стоимости (капитала, взятого со своей общественной стороны). Носителем диалектики конкретного тождества и различия является непосредственно работник. За саморазличающейся стоимостью (противоречивым единством постоянного и переменного капитала) стоит рабочая сила пролетария, т. е. работник не как товаровладелец, а как рабочая сила, как момент капитала. И овеществленный в средствах производства труд и живой функционирующий труд есть результат действия рабочей силы. Носителем общественного процесса самовозрастания стоимости выступает класс наемных рабочих. Капиталист же <лишь-косвенно способствует этому общественному процессу — точно так же, как выступает товаровладельцем пролетарий. Следовательно, развитие капитала как развитие отношений конкретного тождества и различия внутри абстрактного различия связано с классовой поляризацией и сплочением '.пролетариата. Рабочий, как замечает К. Маркс, выходит из процесса (производства иным, чем вступает в него. Оказалось, что он не является «свободным агентом» сделки. «Чтобы «защитить» себя от «змеи своих мучений», рабочие должны объединиться и, как класс, заставить издать государственный закон, мощное общественное препятствие, которое бы метало им самим (курсив наш. — С. Р.) по добровольному контракту с капиталом (продавать на смерть и рабство себя и свое потомство» (там же, с. 311). §3. Противоречия относительной прибавочной стоимости как зрелой формы сущности. Открытие К. Марксом прибавочной стоимости. Противоположность диалектико-материалистической и буржуазнойпозитивистской методологии. Производство прибавочной стоимости, как отмечалось, с логической точки зрения является стадией разности в развитии капитала как сущности. Разность отличается безразличием, внешним отношением сторон сущности друг к другу, так что отношение как .бы совладает с одним полюсом. Внешность самоизменения стоимости, конечно, отличается от внешности товара, воплощенной в его потребительной стоимости. Она проявляется в том, 'что стоимость как само- изменяющаяся субстанция выступает прежде всего в образе переменного капитала. Постоянный капитал, хотя и является необходимым моментом сущностного, внутреннего различия стоимости, не изменяется, что и образует момент внешности в самом внутреннем. Средства производства как фактор производства являются, с одной стороны, вещественным элементом производства, а с другой — простой неизменяющейся стоимостью. Форма абсолютной прибавочной стоимости есть первая, начальная стадия сущности как разности. Средства производства и как вещественный элемент, и как просто стоимость берутся неизменными. Следовательно, сущность (самовозрастающая стоимость) предстает как изменение одной, переменной своей части, а вторая ее сторона (постоянная) не изменяется и со стороны вещественного своего содержания. Соответственно этому не изменяется и стоимость рабочей силы, потребляющей товары для своего восстановления, изготавливаемые [при одних и тех же средствах производства. Самоизменение стоимости как тождество противоположностей поэтому предстает, с одной стороны, .преходящим историческим процессом, ибо уже вскрыты сущность эксплуатации и непримиримость классовых интересов пролетариата и буржуазии, а, с другой стороны, этот процесс бесконечен, так как в самоизменении стоимости не видно еще перехода в свою 'противоположность ((нестоимостные отношения). Конкретное тождество здесь существует лишь на начальной стадии. Сущность только начинает разворачиваться. Производство относительной прибавочной стоимости предполагает изменение стоимости рабочей силы как результат изменения в постоянной части капитала. Точнее, изменяется не постоянная часть капитала, а потребительная стоимость и стоимость средств производства, с помощью которых удешевляются необходимые для рабочей силы предметы потребления. Та же самая стоимость средств производства приходится теперь на большее количество товаров. Стадия разности в развитии сущности получает здесь развернутое существование. Изменение средств производства как товара и изменение стоимости рабочей силы как капитала — эти два полюса не просто внешни друг другу, но эта внешность развивается, так что полюсы воздействуют друг на друга, оставаясь внешними. Изменение стоимости средств производства, проявляющееся в том, что они воплощаются теперь в большем количестве новых товаров, так воздействует на стоимость рабочей силы, что юна производит больше прибавочной стоимости (больше самоизменяется). Если в форме абсолютной прибавочной стоимости взаимодействие сторон капитала только намечается, то в форме относительной прибавочной стоимости оно становится действительным фактом. Сущность (самовозрастающая стоимость) обнаруживает свой изменяющийся, исторический характер. Адекватной технической основой относительной прибавочной стоимости является машинное производство. Характеризуя машинную промышленность, К. Маркс писал: «Современная промышленность никогда не рассматривает и не трактует существующую форму производственного процесса как окончательную. Поэтому ее технический базис революционен, .между тем как у всех прежних способов производства базис был по «существу консервативен» |(там же, с. 497—498). Машины, выступая адекватной материальной основой производства прибавочной стоимости, оказываются в то же время и пределом капитала. Усложняющаяся техника ведет к вытеснению рабочей силы из процесса труда и тем самым к вытеснению самого носителя прибавочной стоимости. Таким образом, зрелое внутреннее самоопределение стоимости, противоположные стороны которой в своей внешней существенности начинают друг на друга воздействовать, предстает исторически определенной, а не !вечной, неизменной сущностью. Как таковая фор.ма относительной прибавочной стоимости логически и исторически соответствует вступлению капитализма в зрелый период развития на адекватном ему техническом базисе. Таким базисом, по К- Марксу, является производство, в котором сами машины производятся машинами. Как машинное производство отрицает формальное подчинение труда капиталу, так и анализ в «Капитале» относительной прибавочной стоимости как зрелой формы сущности выступает логическим отрицанием формы абсолютной прибавочной стоимости, так как отрицается вещественная и стоимостная неизменность средств производства. Абсолютная прибавочная стоимость и относительная прибавочная стоимость имеют под собой одну основу. В обеих формах выявляется внутреннее различие в стоимости (капитал как единство постоянной и переменной частей), и в то же время процесс самоизменения стоимости совпадает только с переменным капиталом. Поэтому анализ и абсолютной прибавочной стоимости, и относительной образует стадию разности сущности в логике «Капитала». Вместе с тем между третьим и четвертым отделами, посвященным двум формам прибавочной стоимости, существует и отношение отрицания. Если при рассмотрении абсолютной прибавочной стоимости изменения процесса труда брались только как простое увеличение времени функционирования капиталистических средств производства и рабочей силы, то производство относительной прибавочной стоимости связано с изменениями в процессе производства товара. Технологические улучшения даже в рамках того же самого рабочего дня увеличивают прибавочную стоимость. Качественные изменения в средствах производства характеризуют процесс производства товара, а не процесс возрастания стоимости. Тем самым при рассмотрении относительной прибавочной стоимости как разности капитала усиливается тот момент, что самоизменение стоимости, внутреннее ее отталкивание от самой себя связано с переменной частью капитала. Изменение же постоянного капитала фиксируется лишь со стороны процесса производства товара, но не процесса самовозрастания стоимости. Следовательно, самоопределившаяся сущность как производство прибавочной стоимости содержит в себе момент внешности. Сущность дана через отвлечение от внешнего, от своей предпосылки— от процесса производства товара. Сущность внутри себя раздвоена, как постоянный и переменный капитал, или капитал как общественное единство, и в то же время это раздвоение дано >через отвлечение от единичности и процесса его производства, так что само это отвлечение образует момент в развертывании сущности. При переходе от абсолютной прибавочной стоимости к относительной происходит, с одной стороны, углубление сущности, зрелое ее раздвоение, а с другой — разворачивание ее отрицательности в отношении к внешнему процессу производства товара. Последнее означает, что сама эта отрицательность играет все более значительную роль в определении сущности. Действительно, изменения в процессе труда опосредованно влияют на сам процесс возрастания стоимости. Норма прибавочной стоимости увеличивается при той же величине и интенсивности рабочего дня. Чем больше растет зависимость производства прибавочной стоимости от процесса производства товара, тем более выявляется, что первое является внутренним содержанием второго, первое подрывает второе, отрицает его. Капитал как конкретное тождество, как общественный процесс подрывает себя же как частную собственность, как отношение товаровладения. Но при этом само конкретное тождество разворачивается благодаря абстрактной связи, ибо оно лишь созревает. Производство прибавочной стоимости, самоизменение стоимости возможны лишь благодаря этому отрицательному отношению к товару, так как оно не может не разворачиваться как процесс производства товара. Чем более разворачивается процесс производства товара, тем более носит он капиталистически характер, и наоборот: чем более развито движение капитала, тем в большей степени оно принимает товарную форму. Чем большебуржуа авансируют свои деньги на средства производства и рабочую силу, тем отчетливее выступает специфика живого товара «рабочая сила», который способен создать больше, чем стоит сам. Анализ производства относительной прибавочной стоимостиуглубляет связь диалектики тождества иразличия и природы классовых капиталистических отношенийФорма относительной прибавочной стоимости как зрелая формасамоизменяющейся стоимости одновременно означаем зрелость классового антагонизма пролетариата и буржуазии. Целостность общественного производства, которая проявилась в машинной технологии и субъектом которой является пролетариат, обнаружила свою непримиримость с частной собственностью капиталистов. Не случайно именно в середине XIX в., когда капиталистическое производство начинает развиваться на адекватной ему материальной основе, наступает эпоха пролетарских революций. Реальное подчинение труда капиталу обнаружило внутренние противоречия труда и капитала. Логика зрелой формы саморазвития стоимости (относительной прибавочной стоимости) соответствует и зрелому уровню истории марксистской экономической мысли. Анализ относительной прибавочной стоимости и последующих разделов Iтома «Капитала», где рассматриваются единство абсолютной и относительной прибавочной стоимости, зарплата и накопление, соответствует идеям «Экономических рукописей 1&57—1859 гг.» как первоначального варианта «Капитала». Важнейшим этапом этого периода исследований К Маркса, как известно, была разработка теории прибавочной стоимости151. К- Маркс в «Рукописях» обнаруживает, что пролетарий как товаровладелец распоряжается особым товаром «рабочая сила». Однако теория К. Маркса в этом первомварианте была еще далека от завершения. Так, К Марксотождествлял еще меновую стоимость и стоимость, невыделил в самостоятельный логический раздел формустоимости, неясно трактовал различие основного и оборотногокапитала152. Лишь вконце работы над «Рукописями»приподготовке первогопечатного варианта «Ккритике «Политической экономии» К. Маркс приходит к убеждению, что исходной «клеточкой» должно стать рассмотрение товара, а не капитала вообщеи не стоимости, как он полагал в процессе работы над «Рукописями». Тот факт, что в 1857—1858 гг. К. Маркс вскрыл механизм самовозрастания стоимости, а, с другой стороны, не до конца осмыслил товар как исходное экономическое отношение, свидетельствует о том, что в самом капиталистическом .производстве К. Маркс недостаточно ясно различал процесс производства прибавочной стоимости и процесс производства товара. Это различие не до конца отделялось им от различия процесса производства прибавочной стоимости и процесса труда. Поэтому существовала еще видимость, что исходным отношением является стоимость. Это соответствует неразвернутости логики капиталистических отношений на уровне производства прибавочной стоимости. Капитал здесь дан и внутренним двуединством, и внешностью процесса производства товара (со стороны капиталиста) в единстве с процессом производства (прибавочной стоимости (со стороны пролетариата). В логическом аспекте сказанное означает, что конкретное тождество разворачивается как внутреннее содержание абстрактного процесса, замутняющего истинное внутреннее содержание. Тем самым так же, как внутренней логике реального подчинения труда капиталу в I томе «Капитала» присущ момент внешности, так и первоначальному варианту «Капитала» присуща определенная незрелость. Последующий анализ 'К. Маркса лишь отчетливее выявляет объективную неразвернутость экономических отношений на данном уровне. Логика зрелого самоопределения сущности с одновременным усилением иллюзорности товарного производства соответствует вступлению капитализма в зрелую фазу своего развития в середине XIX в., когда марксистская теория стала сосуществовать с буржуазной политэкономией, которая, делая некоторые шаги вперед в осмыслении социальных 'противоречий, в целом вульгаризировала классическую теорию стоимости. Н. Г. Чернышевский верно фиксировал существенное изменение буржуазной политэкономии, начиная с 1848 г.: «Политическая экономия заразилась социализмофобией и коммунизмофобией (разумеется, в тех странах, которые подвергались перевороту, и в странах, повторяющих все с голоса тех стран. Англичане сохранили некоторое хладнокровие)»153. (Вступление буржуазной политэкономии в нисходящую полосу развития сопровождалось таким же существенным изменением и ее философской методологии, что хорошо видно на примере Д. С. Милля. Если классическая буржуазная философия в своих противоположностях, какими были метафизический материализм и диалектический объективный идеализм, двигалась в направлении соединения диалектики и материализма, то со вступлением капитализма в зрелое состояние появляется позитивизм, который не преодолел трудностей домарксистской диалектики и домарксистского материализма и свел философию к плоской эмпирической системе фактов вне рамок извечного вопроса о первичном и вторичном. А. В. Аникин верно подчеркивает: «Философия позитивизма стала основой для экономической теории самого Милля и его времени (середина XIX в.), а также и для последующего развития буржуазной политической экономии» 154. Д. С. Милль, впитавший в себя влияние утилитаризма И. Бентама, позитивистской философии О. (Конта, субъективного идеализма И. |Канта, в своих политэкономических воззрениях встает как бы над антагонизмом труда и капитала. Если классики буржуазной политэкономии с объективных научных позиций фиксировали противоположность интересов буржуазии и пролетариата, но не могли видеть всей глубины классовых противоречий в период мануфактурного развития, то Д. С. Милль, видя антагонизм труда и капитала и даже симпатизируя рабочим, пытался примирить этот антагонизм. «Он даже интересовался социализмом, разумеется, эволюционным, без потрясений, без классовой борьбы. Милль оказался, однако, в конечном счете носителем идей «презренной середины», мастером компромиссов и эклектики. Он старался согласовать политическую экономию капитала с притязаниями рабочего класса, которые уже нельзя было игнорировать»155,— пишет А. Б. Аникин. Зрелое состояние товарного производства превращает капиталистическое товаровладение в абстрактное различие .богатства и бедности, которое не может теперь не фиксировать буржуазный экономист. Но последний, оставаясь на абстрактной точке зрения, субъективистски искажает классовый антагонизм, предлагая вместо его разрешения занять надклассовую, объективистскую позицию. Двойственность Д. С. Милля отчетливо проявилась в его трактовке стоимости и капитала. То, что в его лице буржуазная политэкономия начала свое нисходящее развитие, проявилось в подходе Д. С. Милля к теории стоимости. Он считал завершенной ее разработку: «К. счастью, в законах стоимости нет ничего, что осталось бы [1848 г.] выяснить современному или любому будущему автору; теория этого предмета является завершенной. Единственная трудность, которую нужно преодолеть, состоит в том, чтобы, формулируя теорию, заранее разрешить главные затруднения, возникающие при ее применении...»156. Однако такое применение теории стоимости вело его к существенным отступлениям от теории Д. Рикардо. Д. С. Милль, с одной стороны, исходит из трудовой теории стоимости. Так, он связывает цену с издержками производства. Несмотря на вульгарный момент, восходящий к А. Смиту, Д. С. Милль следует здесь рикардовскому направлению, сводившему стоимость товара к труду. Но, с другой стороны, стоимость для него есть точка, в которой уравновешиваются спрос и предложение, а цена соответствует естественной стоимости. «... Спрос и предложение всегда стремятся к равновесию, но состояние устойчивого равновесия наступает только тогда, когда предметы обмениваются друг на друга соразмерно их издержкам производства или— по выражению, к которому мы уже прибегали, — тогда, когда цены предметов находятся на уровне их естественной стоимости» 157. Двойственность Д. С. Милля в понимании стоимости восходит к дуализму А. Смита, который одновременно сводит стоимость товара и к количеству труда, затраченного на товар, и к количеству товаров, которые можно купить на данный товар. У А. Смита стоимость товара предстает непознаваемой вещью-в-себе; она и существует, и в то же время дана неадекватно индивиду, который не может определенно говорить о ней. То есть у А. Смита конкуренция, реальный рынок затемняют внутреннюю субстанцию товаров, равно как у Д. Рикардо идея стоимости уживается со своим непримиримым антагонистическим инобытием — конкуренцией. В отличие от классиков, дуализм Д. С. Милля — позитивистского толка. Для него стоимость не есть нечто запредельное, в себе скрытое. Она (проявляется в реальных товарах и их реальных отношениях так, что сама конкуренция, связанная с отношениями спроса и предложения, находится в гармоничном, равновесном состоянии, когда товары продаются в соответствии с их издержками производства. Конкуренция тем самым не противоречит стоимости, они вполне гармонично соответствуют друг другу. Правда, цены все-таки могут не соответствовать- издержкам 'производства, и тогда гармония нарушается. Почему это происходит — остается тайной позитивистской политэкономии. Рынок выявляет внутреннюю стоимость в случае спроса и предложения, и в то же время непонятно, почему такое соответствие может не наступать. В основе этой позиции было усиление субъективизма в методологии. Если субъективный идеализм И. Канта признает хотя и непознаваемую, но существующую вне нас вещь-в-себе, то субъективный идеализм позитивизма все более уклоняется вправо (вспомним ленинскую характеристику критики И. Канта слева и справа), отказываясь от материалистических моментов в философии. Так, Д. С. Милль писал: «Есть ли предел деления для материи или же она бесконечно делима,— это больше того, что мы когда-нибудь можем узнать. Действительно, прежде всего материя, может быть, не существует ни в каком другом смысле, кроме как в качестве явления; а тогда едва ли можно сказать, что не-бытие должно быть либо бесконечно делимо, либо иметь предел делимости. А, во-вторых, хотя бы материя, в качестве скрытой причины наших ощущений, и существовала реально, однако, то, что мы называем делимостью, может оказаться атрибутом только наших зрительных и осязательных ощущений, а не их непознаваемой причины. <...> Я очень доволен тем, что получил в этом вопросе полную поддержку от м-ра Герберта Спенсера...» 158. Если И. Кант в своей трансцендентальной диалектике нащупывал объективную диалектику мира, равно как А. Смит уловил стоимостное тождество различных товаров, позитивистской субъективный идеализм саму внутреннюю субстанцию стоимости делает чем-то случайным, зависящим от многих внешних факторов. Позитивизм делает шаг назад от диалектики к эклектике. И. С. Кон справедливо подчеркивал: «Пытаясь встать выше «односторонности» как материализма, так и идеализма, социологи-позитивисты, начиная уже с Конта и Спенсера, были принципиальными эклектиками. Этот эклектизм особенно полно выражался в пресловутой «теории факторов». Собственно говоря «теории» факторов как таковой никогда не существовало. Просто социологи, стараясь понять целостность общественной жизни и не умея это сделать (для этого необходима диалектика), пытались свести целостность к определенной совокупности элементов» 159. С этих эклектических позиций легко было описать факты социальной дисгармонии на -какие-то внешние факторы и апологетически утверждать о внутренней гармонии буржуазных отношений. Чем отчетливее замечаются шротиворечия позитивистами, тем сильнее проявляется стремление буржуазных экономистов встать над противоречием, выводя социальную динамику от социальной статики. Позитивизм есть поэтому господствующая (форма буржуазного мышления в период зрелого капиталистического общества, характеризующаяся объективизмом, суть которого в свое время раскрыл В. И. Ленин. Критикуя ТТ. Струве, В. И. Ленин писал: «Объективист говорит о необходимости данного исторического процесса; материалист констатирует с точностью данную общественно-экономическую формацию и порождаемые ею антагонистические отношения. Объективист, доказывая необходимость данного ряда фактов, всегда рискует сбиться на точку зрения апологета этих фактов; материалист вскрывает классовые противоречия и тем самым определяет свою точку зрения. Объективист говорит о «непреодолимых исторических тенденциях»; материалист говорит о том классе, который «заведует» данным экономическим порядком, создавая такие-то формы противодействия других классов. Таким образом, материалист... последовательнее объективиста и глубже, полнее проводит свой объективизм» 16°. Именно с такой объективистской позиции, при которой конкуренция гармонично соединяется со стоимостной природой товаров, Д. С. Милль, с одной стороны, более четко фиксирует проявления антагонистических противоречий буржуазного общества, а с другой — усиливает апологетику буржуазных порядков. Еще сильнее, чем у Д. С. Милля, апологетика буржуазного общества проявилась у других вульгаризаторов теории Д. Рикардо, в частности у французского экономиста Ф. Бастиа, труд которого так и назывался «Экономические гармонии». Согласно Ф. Бастиа, социалисты, раздувая те противоречия, которые зафиксированы экономистами '(имеются в виду классики буржуазной политэкономии), не понимают, что несовершенное современное общество далеко от того, чтобы в нем проявилась естественная природа человека. На самом деле «великие законы Провидения не толкают общества ко злу»161, а «все законные интересы гармоничны» 162. При этом Ф. Бастиа нападает и на буржуазных классиков: «... Хотя экономисты вообще и пришли к свободе, однако, к несчастью, -нельзя утверждать, чтобы они прочно установили свою точку отправления—гармонию интересов»163. На примере Ф. Бастиа видно, что вопреки тому, как капитализм выявил неустранимое противоречие труда и капитала, буржуазная экономическая наука встала на путь абсолютизации гармонии буржуазных общественных отношений. Это не было простым обманом экономистами читателя. Абсолютизация гармонии соответствовала тому, что товар, абстрактное, простейшее отношение буржуазного общества, к середине XIX в. достигает своей зрелости. Более того, как предпосылка капитала, он в зрелом буржуазном обществе превращается в закономерный 'процесс производства капиталистического товара, который укрепляет иллюзию, что капитал— это вещественные элементы производства и что все товаровладельцы в буржуазном обществе равноправны. Оставаясь на абстрактной позиции производства товара при анализе капиталистических производственных отношений, нельзя избежать фетишизации экономических отношений, так как в социальную характеристику товара как стоимости примешивается его внеисторическое свойство быть потребительной стоимостью. И так как товар как предпосылка капитала в зрелом капитализме становится господствующим (чему в логике «Капитала» соответствует переход от обращения капиталистического товара к его производству), то и внеисто- рическая апология товарно-капиталистических отношений приобретает зрелую форму. Апология гармонии капиталистических отношений буржуазными экономистами, современниками К. Маркса, своей методологической основой имела позитивистское толкование диалектики развития. Отцы позитивизма — О. Конт, Г. Спенсер, Д. С. Милль — рассматривали покой, равновесие как нормальное состояние системы. Развитие характеризовалось как постепенное, эволюционное изменение. Так, О. Конт писал: «В каком бы то ни было вопросе положительное мышление всегда приводит к установлению точной элементарной гармонии между идеями существования и идеями движения, откуда, в частности относительно живых тел, вытекает постоянное соотношение идей организации с идеями жизни и, затем, при еще большем ограничении этого понятия в применении его к социальному организму — постоянное единство между идеями порядка и идеями прогресса. Для новой философии порядок составляет всегда основное условие прогресса (курсив наш. — С. Р.), и, обратно, прогресс является необходимой целью порядка: подобно тому, как в животной механике равновесие и поступательное движение взаимно необходимы в качестве основы или цели» 164. Если у И. Канта отношение покоя и движения есть диалектическая антиномия, то позитивизм, вульгаризируя классическую домарксистскую диалектику субъективного идеализма, превращает эту антиномию в гармоническое сосуществование, когда одно сменяется другим. Развитие общества и для О. Конта, и для Д. С. Милля представлялось гармонией социальной статики и социальной динамики165. Даже у Г. Спенсера, пессимизм которого относительно равновесия буржуазного общества к концу жизни усиливался и у которого равновесие в определенном смысле конфронтирует с разложением, гибелью системы, последнее не столько вытекает из состояния устойчивости, сколько просто сменяет его. Дело в том, что определяющим фактором, разрушающим равновесие системы, в позитивистской методологии признаются внешние противоречия. По Г. Спенсеру, устойчивая, равновесная в себе однородность нарушается лишь из-за «неодинаковой доступности ее частей действиям внешних сил» 166. В результате, хотя общество и достигает гармонического равновесия индивидуального и общественного, когда «во всех промышленных процессах спрос и предложение постоянно стремятся приспособиться друг к другу»167, эта гармония в конце концов разрушается внешним воздействием, таким, например, как война или революция в соседней стране. Тем самым лишь внешние обстоятельства способны разрушить внутреннюю устойчивость буржуазной системы. В последнее время в нашей философской литературе появились толкования диалектики противоречия, допускающие, на наш взгляд, определенную уступку позитивистской концепции противоречия. Отчетливо это проявилось, в частности, в позиции А. Н. Аверьянова. Он исходит из критического отношения к положениям В. И. Ленина о тождестве противоположностей как ядре диалектики и об относительности единства и абсолютности борьбы противоположностей. По мнению А. Н. Аверьянова, «абсолютизация борьбы в философии приводит к однобокому, одностороннему развитию диалектики. В ней начинает преобладать отрицательный аспект. !Все процессы, все отношения сводятся в основном к борьбе, к противоречию. Единство упоминается вскользь, как нечто временное, относительное и потому не заслуживающее внимания»168. На самом же деле, как утверждает автор, противоречие является лишь одной из форм взаимодействия и может не только стимулировать 'развитие, но и тормозить его. Другой фундаментальной формой взаимодействия наряду с борьбой и противоречием выдвигается содействие: «Содействие есть такой вид взаимодействия, в процессе которого две и более взаимодействующие системы способствуют обоюдному сохранению»169. Автор ссылается на утверждение П. Кропоткина о том, что «взаимная помощь — настолько же закон природы, как и взаимная борьба» 17°. По сути он поддерживает его: «Борьба и содействие — два балансира в гомеостазе природы, способствующие ее динамическому равновесию и развитию»171. А. Н. Аверьянов утверждает, что устойчивость системы или ассоциации систем есть результат преобладания содействия над всеми другими взаимодействиями. Как же в таком случае идет развитие? Здесь А. Н. Аверьянову ничего не остается, как прибегнуть к внешним противоречиям: «Рост содействия внутри метасистемы (системы) усиливает рост борьбы вне метасистемы (системы) по тем же параметрам, факторам, по каким укрепляется внутреннее единство»172. В конце концов внешнее воздействие нарушает внутреннее содействие в системе. А. Н. Аверьянов приходит к выводу, что единство как атрибут взаимодействия, хотя и относительно в смысле временного существования всякого содействия и всякой борьбы, в то же время абсолютно, так как нет взаимодействия без противоположных сторон, нет борьбы без содействия. Такая позиция содержит в себе существенный шаг назад от достижений советской диалектической мысли, в частности от идеи конкретного тождества Э. В. Ильенкова. А. Н. Аверьянов вульгаризирует диалектику тождества и различия, помещая их рядом друг с другом и вне друг друга. На самом же деле диалектически развивающаяся система внутри себя есть тождество различного. Этому тождеству различного нельзя придавать абстрактный внеисторический характер. Оно само изменяется с изменением типов материальной действительности, что и должно отражаться всеобщими категориями. Но именно внутренне тождественная система одновременно и различна в себе, что и составляет внутренний источник ее развития. Конечно, с материалистической точки зрения необходимо подчеркнуть, что всякое внутреннее противоречие обусловлено и внешним противоречием, ибо развивающаяся система в своем развитии вышла из чего- то, что сохраняет свое воздействие на нее. Так, капитал выходит из недр натурального хозяйства и простого обращения товара, и как -момент это простое обращение сохраняется и в зрелом капитале, что заставляет его все больше развиваться, чтобы общественный характер производства достиг завершенной формы. Внешнее воздействие на систему существует, «но, с другой стороны, сама внутренняя диалектика развивающейся системы есть выход из этой внешности и конституирование ее как таковой. В практическом отношении такая 'позиция рядоположенного рассмотрения содействия и борьбы ведет к отказу от поисков внутренней динамики общества и конструированию некоей абстрактной человеческой точки зрения, возвышающейся над социальными системами. Между тем позитивистская методология в буржуазной политэкономии XIX в. уже продемонстрировала, к чему ведет затушевывание 'внутренних противоречий. Позитивистская методология в политэкономии середины и второй половины XIX 1в. вела к эклектическому пониманию внутренней диалектики труда и капитала. /Д. С. Милль, отталкиваясь от своего противоречивого понимания стоимости, столь же непоследователен 'был и в вопросе о сущности капитала. С одной стороны, он верно отмечал, что прибыль капиталиста обратно пропорциональна зарплате рабочего, а с другой— поддерживал вульгарный взгляд буржуазного экономиста периода разложения рикардианской школы Н. Сениора, рассматривавшего прибыль как плату капиталисту за его воздержание. Тем самым, Д. С. Милль сбивался все на то же вещное понимание капитала как совокупности орудий, сырья, материалов. «Непонятно, — писал К. Маркс, — каким образом такие экономисты, как Джон Стюарт Милль, которые являются рикардианцами и которые то .положение, что прибыль просто равна прибавочной стоимости, прибавочному труду, высказывают даже в такой форме, что норма прибыли и заработная плата находятся в обратном отношении друг к другу и что норма заработной платы определяет норму прибыли (что в этой форме неверно), каким образом эти экономисты внезапно превращают промышленную прибыль не в прибавочный труд рабочих, а в собственный труд капиталиста,— разве только они функции эксплуатации чужого труда называют трудом...» )(т. 26, ч. 3, с. 532). Шаг назад от диалектики Д. Рикардо, сделанный Д. С. Миллем, проявился и в его трактовке стоимости труда. Если Д. Рикардо непоследовательно утверждал, что стоимость труда определяется издержками по ее воспроизводству и одновременно конкуренцией, то для Д. С. Милля она зависит целиком от спроса и предложения. Такая вульгаризация трудовой теории стоимости затушевывает классовый антагонизм труда и капитала. Пролетарий предстает .равноправным товаровладельцем. Однако есть в этой вульгаризации и позитивный момент. Чем апологетичнее становится буржуазная политэкономия, тем отчетливее в то же время она фиксирует 'фактическое неравенство труда и капитала, противоречащее абстрактному принципу равенства. Однако это неравенство списывается на несовершенство искусственного порядка, господствующего в обществе, а не на природу товарных отношений. Суть позитивистской методологии Д. С. Милля с ее моментом агностицизма уловил Н. Г. Чернышевский, который писал: «Мы совершенно согласны с Миллем, что нельзя ждать скорого заменения нынешней коренной институции экономического быта порядком дел, основанным «на ином принципе. Но следует ли из этого, что «политико-эконом долго должен будет заниматься условиями быта и прогресса», принадлежащими нынешнему господствующему принципу? (под которым Н. Г. Чернышевский понимает принцип соперничества, т. е. принцип частной собственности. — С. Р.). Оно так, только не в том смысле, какой дает этому Милль» 173. Н. Г. Чернышевский подчеркивает, что как бы далека ни была цель, ее надо постоянно иметь в виду, чтобы ей подчинять текущие поступки. «Разумеется, не доедете вы в один день ни до Казани, ни до Берлина, но ведь на самом первом шагу путь разветвляется: в Казань одна дорога, а в Берлин — совершенно другая» 174. Д. ‘С. Милль же «не надеется на возможность формы экономического расчета, которая заменила бы собою соперничество»1'5. Таким образом, с позитивистской точки зрения все товаровладельцы равны друг другу настолько, что продажа товаров по ценам, равным издержкам производства, ведет к гармонии спроса и предложения, тогда как у А. Смита, напротив, спрос и предложение отклоняют йену от истинной стоимости товаров. В то же время какие-то необъяснимые внешние влияния разрушают опять эту гармонию рынка. Если в классической субъективно-идеалистической методологии А. Смита стоимость оказывается хотя и неуловимой, но все-таки объективной вещью-в-себе, от которой зависит товарный рынок, то в позитивистской методологии субъективный идеализм наряду с тягой к реализму, когда внутренняя стоимость и конкуренция соединяются .(субстанция стоимости перестает быть неуловимой Идеей), приобретает момент иррационализма, который с развитием позитивизма все более усиливается. Необъяснимые внешние силы нарушают естественный ход товарных отношений. Так, рассмотрение товара в его зрелости, когда он предстал уже абстрактным различием богатства и бедности, затрудняет апологетику капитализма, которая чем сильнее становится, тем больше вынуждена прибегать к субъективизму и иррационализму.К. Маркс же рассматривает процесс капиталистического производства не только как процесс производства товара, но п как единство процесса производства товара и процесса производства прибавочной стоимости. С одной стороны, объективно сохраняются (и даже укореняются) все иллюзии товарных отношений, а с другой — раскрытие прибавочной стоимости обнажает абстрактный характер отношений товаровладения, что закономерно рождает антагонизм. Все иллюзии гармонии, загадки дисгармонии буржуазных производственных отношений К. Маркс сводит к реальным противоречиям материальной жизни, не пытаясь апеллировать к непознаваемому. Чем больше он проникает во внутренний механизм капитала, тем больше выявляется объективная иллюзорность товарных отношений. Так, в шестом отделе К. Маркс анализирует заработную плату как превращенную форму стоимости товара «рабочая сила». Если не различать сущность (процесс производства прибавочной стоимости) и ее сохраняющуюся предпосылку (процесс производства товара), то зарплата рабочего будет представляться оплатой труда, а не оплатой товара «рабочая сила» и соответственно капиталистическое отношение — простой обмен овеществленного и живого труда. (Вскрывая сущность зарплаты, К. Маркс показывает, что чем более пролетарий выступает владельцем своей рабочей силы, тем меньше он является владельцем вещественных факторов производства. И соответственно, чем больше капиталист выступает владельцем средств производства, тем больше он обладает капиталом как общественным процессом самовозрастания стоимости. В итоге, чем сильнее пролетарий стремится предстать на 'рынке частным товаропроизводителем, тем активнее он втягивается в водоворот общественного целого в качестве его главного действующего лица. Напротив, буржуа все больше распоряжается общественным целым как своей собственностью, хотя все опосредованнее участвует в этом процессе. Единство абсолютной и относительной прибавочной стоимости, включающее в себя как момент и зарплату, выступает завершающей фазой развертывания сущности как разности ее сторон. Вернемся к ходу мысли К. Маркса. Анализ производства прибавочной стоимости представляется развертыванием существенного тождества, выступившего первоначально в поверхностной сфере простого обращения капиталистического товара. Как существенное тождество производство прибавочной стоимости выступило в формуле Д—Т—Д и затем в формуле Д—Т («рабочая сила») —Д. Прибавочная стоимость как неоплаченный, прибавочный труд зафиксирована 'этой формулой непосредственно. Капитал отчасти предстает еще внешней непосредственной товарной связью, а не внутри себя различенной сущностью. Конкретное тождество выступило, но еще не обнаружило в себе конкретное различие. Таково первое проявление сущности в поверхностной сфере товарного обращения. Переход к собственно сущности — к производству абсолютной прибавочной стоимости—связан с отрицанием непосредственной товарной связи, отделением ее от собственно сущности. Рассмотрение абсолютной прибавочной стоимости -как бы замыкает цепочку Д—Т—Д (всеобщая формула капитала) —Д—Т—Д (противоречия всеобщей формулы капитала) —Д—Т («рабочая сила»)—Д'. Тем самым, начинается внутреннее разворачивание сущности, непосредственная же товарная связь (теперь уже как процесс производства товара) отодвигается на второй план, отрицается. Следовательно, сбрасывается оболочка непосредственности, в которую заключено существенное тождество. Анализ сущности как разности — различенного в себе тождества постоянного и переменного капитала — отрицает непосредственную оболочку товарности, но это не значит, что последняя как момент не присутствует здесь. Момент непосредственности содержится в «снятом» виде и в самой сущности, он дан как сторона неразвернутого существенного тождества в сущности. Существенное тождество наиболее ярко представлено в формуле Д—Т («рабочая сила») —Д. В ней окончательно выступило выделение внутреннего (самоизменение стоимости) из внешнего ((простая капиталистическая товарность). В то же время это внутреннее самоизменение стоимости дано как бы наряду с внешним движением денег. Существенное тождество здесь достигает вершины: оно готово к переходу в собственно сущность (разность сущности), оставаясь в то же время еще в сфере непосредственного. Переход к сущности сохраняет момент неразвернутого существенного тождества, состоящий в том, что движение стоимости связывается только с той частью денег, которые авансированы на рабочую силу. От движения же -постоянного капитала исследователь отвлекается, так что исторический предел капитала не определяется движением капитала как целого, но лишь движением наемного труда. В соответствии с этим движение стоимости находится в тесной зависимости от процесса производства товара, что особенно наглядно проявляется при анализе относительной прибавочной стоимости. Развитие 'Машинного производства и увеличение нормы прибавочной стоимости, с одной стороны, усиливают непримиримость пролетариата и буржуазии, а с другой — поскольку постоянная часть капитала не движется, увеличивается иллюзия, будто прибавочный продукт есть следствие применения рабочей силы в той же степени, в какой и применение средств производства, которые технологически совершенствуются и как товары принадлежат капиталисту. Тем самым антиномичность сферы простого товарного обращения как момент сохраняется в сфере производства прибавочной стоимости. В той степени, в какой процесс производства предстает процессом производства товара, самовозрастание стоимости и возможно, и невозможно. И в то же время эта антиномичность теперь является лишь подчиненным моментом— сущность как самоотталкивание стоимости, производство прибавочной стоимости выявилась. Рассмотрение единства относительной и абсолютной прибавочной стоимости замыкает логическую цепочку: (Д—Т «рабочая сила» — Д') — (производство абсолютной прибавочной стоимости) — (производство относительной прибавочной стоимости). На этой завершающей стадии разворачивания сущности как разности в ясном виде предстает суть всей фазы разности сущности и намечается выход в новую фазу ее развития, когда противоположные стороны стоимости не равнодушны друг другу, несмотря на свою существенность, а начинают взаимопорождать, переходить друг в друга в своей существенности. §4. Переход К. Маркса к новому уровню анализа внутренних противоречий сущности. Процесс накопления капитала Анализ накопления капитала означает в логике I тома «Капитала» превращение сущности как разности сторон в их противоположность. Капитал перестает быть односторонним соотношением постоянной 'части и изменчивости переменной части капитала. Изменяться начинает весь капитал. Противоположности оказываются не просто разведенными в разные стороны, они начинают взаимопереходить друг в друга, взаимопорождать и отталкивать друг друга. Вместе с тем процесс накопления капитала в I томе рассматривается К- Марксом абстрактно, т. е. просто как момент непосредственного процесса производства. Тем самым изменение всего капитала дано пока непосредственно, ибо К. Маркс не рассматривает обращение прибавочной стоимости. Изменение всего капитала дано как бы в рамках рассмотрения процесса производства, когда, несмотря на неразрывность противоположностей, излишек капитала связывается прежде всего с переменной частью. Логика накопления капитала по-своему двойственна, переходна. С одной стороны, и постоянный капитал предстает величиной возрастающей, а с другой — это возрастание (целиком еще заключено в рамках процесса производства, когда капиталистический процесс предстает односторонним процессом движения переменного капитала. Отдел седьмой «Процесс накопления капитала» логически замыкает цепочку «производство абсолютной прибавочной стоимости — производство относительной прибавочной стоимости— производство абсолютной и относительной прибавочной стоимости — процесс накопления капитала». Раскрытие К. Марксом общей природы абсолютной и относительной прибавочной стоимости, а также сути зарплаты как превращенной формы стоимости и пены товара «рабочая сила» является развитием идеи продажи пролетарием своей рабочей силы, высказанной К. Марксом в «Капитале» первоначально в конце второго отдела «Превращение денег в капитал». Развитие отношений купли и продажи, в которые включен наемный рабочий, связано с усилением отрицания момента производства товара существенным содержанием — производством прибавочной стоимости. Однако сама эта отрицательность привходит в диалектическое содержание. Поскольку производство прибавочной стоимости есть одновременно производство товаров, то, несмотря на открытие прибавочной стоимости как неоплаченного труда, еще существует видимость, будто и пролетарий является в определенной степени совладельцем капитала. Соответственно представляется, будто прибавочная стоимость создается не только живым трудом, но и средствами производства, принадлежащими капиталисту. Но существование зарплаты как превращенной формы стоимости 'рабочей силы подвело исследователя к выводу, что чем больше развивается товарное производство, тем более, следовательно, пролетарий отчуждает свою рабочую силу, становясь товаровладельцем, и приковывается к капиталу, в качестве его живого орудия. Так К- Маркс подходит к следующему витку своей .мысли. Выявление внутренней структуры капитала подвело к необходимости рассмотреть динамику капиталистического отношения (см. 23, с. 581). Важнейшей особенностью, обнаруживающейся при рассмотрении процесса воспроизводства, является то, что переменный капитал утрачивал характер стоимости, авансированной из собственного фонда капиталиста. «Если даже капитал при своем вступлении в процесс производства был лично заработанной собственностью лица, которое его применяет, все же рано или поздно он становится стоимостью, присвоенной без всякого эквивалента, материализацией — в денежной или в иной форме — чужого неоплаченного труда» (там же, с. 582). Воспроизводство укореняет исходное отношение: капиталист — владелец средств производства и пролетарий — владелец своей рабочей силы. С развитием капиталистического производства продукт рабочего непрерывно превращается не только в товар, но и в капитал, «в стоимость, которая всасывает силу, создающую стоимость, в жизненные средства, которые покупают людей, в средства производства, которые применяют производителей» |(там же, с. 583). На первый план выступило взаимопорождение существенными противоположностями друг друга. Постоянный капитал и переменный капитал не даны так, что первый есть нечто пассивное, а второй — активное. Противоположности взаимодействуют: пассивная сторона в свою очередь начинает влиять на активную. Изменяется весь капитал в целом. В результате намечается более глубокое, органическое взаимопроникновение сторон капиталистического отношения. К- Маркс пишет: «Таким образом, рабочий сам постоянно производит объективное богатство как капитал, как чуждую ему, господствующую над ним и эксплуатирующую его силу, а капиталист столь же постоянно производит рабочую силу как субъективный источник богатства, отделенный от средств ее собственного овеществления и осуществления, абстрактный, существующий лишь в самом организме рабочего,—короче говоря, производит рабочего как наемного рабочего. Это постоянное воспроизводство или увековечение рабочего есть непременное условие капиталистического производства» (там же, с. '583). Внутреннее самораздвоение стоимости на постоянный и переменный капитал углубляется. Причем если конкретное тождество и различие усиливаются, то, наоборот, тождество абстрактное (пролетарий и капиталист как товаровладельцы) все более вытесняется абстрактным различием. Действительным товаровладельцем, т. е. владельцем средств производства, выступает капиталист. Пролетарий же, чем более развивается он как субъект рабочей силы, тем более попадает в зависимость от капиталиста. Изменение всего капитала при воспроизводстве проливает новый свет на отношения пролетариата и буржуазии как абстрактно различающихся товаровладельцев. Рабочий отчуждает свою рабочую силу, и последняя потребляется капиталистом. Это — его производительное потребление. С другой стороны, он, покупая на заработанные деньги необходимые ему жизненные средства, является субъектом индивидуального потребления176. С поверхностной, абстрактной точки зрения представляется, что рабочий получает денежный эквивалент своего труда и использует его на потребление жизненных средств, являясь полноправным субъектом товарных отношений. Иначе выглядит дело, если рассматривать не отдельного капиталиста и отдельного рабочего, а класс капиталистов и класс наемных рабочих. Рабочий, потребляя жизненные средства, лишь восстанавливает свою рабочую силу. Капиталист же не просто присваивает себе труд рабочего, а извлекает выгоду из того, что дает рабочему. К- Маркс пишет: «Таким образом, индивидуальное потребление рабочего составляет момент в производстве и воспроизводстве капитала независимо от того, совершается ли оно внутри или вне мастерской, фабрики и т. д., внутри или вне процесса труда...» (там же, с. 585). Капиталистический процесс производства как процесс воспроизводства характерен тем, что индивидуальное потребление рабочего оказывается лишь моментом воспроизводства капитала, владельцем которого является буржуа. Пролетарий как товаровладелец все более свободен, но эта абстрактная свобода делает его наемным рабом владельца средств производства. В процессе воспроизводства рабочий обречен на эксплуатацию капиталом. К. Маркс подчеркивает: «В действительности рабочий принадлежит капиталу еще раньше, чем он продал себя капиталисту» (т. 29, с. 590). Так усиливается, углубляется абстрактное различие буржуазии и пролетариата как двух противоположных классов товаровладельцев. Чем больше развиваются товарные отношения, тем отчетливее 'видно, что действительным владельцем товарного богатства является капиталист. С другой стороны, развитие абстрактной товарной связи внутренне связано с углублением конкретного тождества и различия, или капитала как общественного процесса. Накопление характеризует новый этап зрелости капиталистического целого. К. Маркс отмечал: «Следовательно, капиталистический процесс производства, рассматриваемый в общей связи, или как процесс воспроизводства, производит не только товары, не только прибавочную стоимость, он производит и воспроизводит само капиталистическое отношение — капиталиста на одной стороне, наемного рабочего — на другой» (т. 23, с. 591). Отдел седьмой, замыкая логическую цепочку, начинающуюся рассмотрением абсолютной прибавочной стоимости, намечает отрицание стадии сущности как разности. Такое отрицание является отрицанием отрицания. Отрицание сферы товарно-денежного обращения при рассмотрении прибавочной стоимости, когда капитал выступает единством пассивного постоянного капитала и активного переменного капитала, теперь в свою очередь начинает отрицаться. Если при раскрытии сущности капитала К. Маркс отвлекается от товарно-денежного обращения, подчеркивая, что за последним необходимо видеть внутреннее содержание капиталистической эксплуатации, то анализ накопления намечает возвращение к обращению, понятому теперь как определенная сфера движения капиталиста, т. е. движения не только переменного, но и постоянного капитала. До тех пор, пока капитал представал соотношением активной переменной части и пассивной постоянной части и изменение средств производства характеризовалось лишь со стороны процесса производства товара, существует иллюзия, будто производство прибавочной стоимости рабочим противоречит законам товарного производства. Правда, раскрытие сути прибавочной стоимости одновременно разоблачает такую иллюзию. Однако на этапе отрицания сущностью как разностью своей предпосылки (товара) существует определенная рядоположенность сущности и предпосылки, рождающая подобную иллюзорность. Эта рядоположенность характерна для первого отрицания предпосылки сущностью, когда объективно создается видимость случайной связи между сущностью и ее предпосылкой, между процессом создания прибавочной стоимости и товарным производством, между эксплуатацией и товарностью. Постепенное развертывание сущности как непредпосылки, т. е. первого отрицания сущностью товара (в логике «Капитала»— это анализ производства прибавочной стоимости), подводит к противоположному результату. Чем больше сущность разворачивается как внутреннее тождество противоположностей, тем отчетливее выступает тот факт, что производство прибавочной стоимости не только не противоречит товарному производству, но возможно лишь на базе товарного производства. Сущность, впервые выступившая развернуто, как изменение всего капитала обнаруживает, что производство прибавочной стоимости находится в полном соответствии с законами товарного производства. Процесс накопления капитала показывает, что рабочий не свободен даже в индивидуальном потреблении. Он прикован к капиталу. Он сам есть товар-вещь, которую можно продать на рынке. И чем более развивается отношение эксплуатации, тем более всеобщий характер носит товарность производства. К. Маркс подчеркивает: «Лишь тогда, когда наемный труд становится базисом товарного производства, это последнее навязывает себя всему обществу; но лишь тогда оно может развернуть также все скрытые в нем потенции. Сказать, что появление наемного труда искажает истинный характер товарного производства — все равно, что сказать: для того (чтобы истинный характер товарного производства остался неискаженным, оно не должно развиваться. В той самой мере, в какой товарное производство развивается сообразно своим собственным имманентным законам в производство капиталистическое, в той же самой мере законы собственности, свойственные товарному производству, переходят в законы капиталистического присвоения» (т. 23, с. 601). Обозначившееся возвращение к сфере обращения направлено на выявление внутреннего единства поверхностного товарно-денежного обращения и сферы капиталистического производства прибавочной стоимости. Анализ производства прибавочной 'стоимости, когда отношение противоположностей предстало внешней разностью динамичного переменного капитала и статичного постоянного капитала, (был сопряжен с видимостью, что нещадная эксплуатация рабочего — результат произвола капиталиста, нарушающего договор о справедливом пользовании рабочей силы пролетария. Изучение же изменений капитала в целом показывает, что капиталистическая эксплуатация есть необходимая форма развития общественного производства, основанного на частной собственности. Накопление как более зрелая форма самоизменения стоимости, капитала, как противоречивого единства конкретного и абстрактного, отчетливо обнаруживает исторически положительные моменты деятельности капиталиста. К. Маркс пишет: «Как фанатик увеличения стоимости, он (капиталист. — С. Р.) безудержно понуждает человечество к производству ради производства, следовательно к развитию общественных производительных сил и к созданию тех материальных условий производства, которые одни только могут стать реальным базисом более высокой общественной формы, основным принципом которой является полное и свободное развитие каждого индивидуума. Лишь как персонификация капитала капиталист пользуется почетом» (там же, с. 605). К. Маркс рассматривает капиталиста, с одной стороны, как товаровладельца, стремящегося к наслаждениям и противопоставляющего себя всему остальному <миру, и в первую очередь миру босяков-пролетариев. С другой стороны, поскольку буржуа владеет самовозрастающей стоимостью, капиталом и стремится к умножению своего богатства и тем самым косвенно к развитию общественных производительных сил, он объективно содействует прогрессу. Так как общественная буржуазная связь развивается на почве частного владения товарами, она не может не приобретать более зрелые формы через свою противоположность — через подчинение общественной связи частному лицу. «Накопление есть завоевание мира общественного богатства» (там же, с. 606),— пишет К. Маркс. Позитивная роль буржуазии в развитии производительных сил внутренне связана с тем, что само конкретное тождество противоположностей — постоянного и переменного капитала — возможно как внутреннее содержание внешней товарной связи. Без последней нет первой. Точно так же внутри себя различенное отношение постоянного и переменного капитала, носителем которого является пролетариат, выступает товаром, т. е. собственностью капиталиста. Капитал, следовательно, есть нечто такое, что, как конкретное тождество общественной связи, и не может быть частной собственностью, и одновременно не может и не быть ею. Как таковой капитал есть противоречивое единство целостного общественного процесса производства и частнособственнического присвоения. Капиталист, на стороне которого преимущественно частнособственническое присвоение, тем не менее содействует общественному прогрессу производства. «Если пролетарий в глазах классической политэкономии представляет собой лишь машину для производства прибавочной стоимости, то и капиталист в ее глазах есть лишь машина для превращения этой прибавочной стоимости в добавочный капитал. Она относится к его исторической функции со всей серьезностью» (там же, с. 609). Двойственность буржуа как товаровладельца и как владельца общественной силы рождает в его благородной груди, по словам К. Маркса, «фаустовский конфликт между страстью к накоплению и жаждой наслаждений» (там же. с. 607). Расширение накопления ведет к расточительству и роскоши капиталистов, которые, однако, всегда отличаются «самым грязным скряжничеством и мелочной расчетливостью» (там же) 176. Накопление, приковывая пролетария к капиталисту, одновременно возводит между ними все более высокую стену отчуждения. Чем более развивается общественный процесс производства, тождественно-различный по своей сути, тем более углубляется абстрактное различие наемных рабочих и капиталистов как товаровладельцев. Чем больше растет централизация и концентрация капитала, тем острее становится противоречие общественного и частнособственнического в капитале. Наконец, обобществление производства достигает такого состояния, когда оно не способно далее развиваться на основе товарного производства. «Бьет час капиталистической частной собственности» )(т. 23, с. 773). С логической точки зрения разрешение противоречия между трудом и капиталом означает разрешение конкретноисторического противоречия абстрактного и конкретного. Конкретно-тождественное общественное содержание, вызревающее внутри абстрактной товарной связи, рано или поздно должно разрушить эту абстрактную оболочку частной собственности и открыть путь новому типу социальной диалектики, характеризующемуся иным соотношением абстрактного и конкретного. Если в данной работе мысль автора так тесно переплетает всеобщие философские категории с особенным экономическим материалом, то лишь для того, чтобы показать изменчивость, историзм самого всеобщего, в частности механизма диалектической противоречивости. Как товар, развиваясь в капитал, внутри себя подготавливает свое собственное отрицание, которое уже будет впоследствии по-иному отрицаться, так н механизм противоречивости товара рождает внутри себя качественно иную диалектику тождества и различия, (более сложную и богатую. Нельзя открыть эту новую диалектику неантагонистического общества, не зная диалектики капиталистического товара. Но нельзя и буквально применить метод «Капитала» в политэкономии социализма, что было бы грубым искажением его историзма. Отсюда следует, что неправомерно упрощать диалектику социализма до утверждения якобы преобладающей роли в .неантагонистическом обществе единства, а не борьбы противоположностей. Это было бы вульгарным историцизмом, искажающим метод «Капитала» и идею противоречия как тождества противоположностей. Столь же неправомерно и некритическое перенесение методов «Капитала» на социалистическую действительность, а равно и на другие предметы исследования, отличающиеся от капитала. Развивать метод «Капитала» в соответствии с его же внутренними перспективами — таков, стало быть, вывод, к которому подводит сравнительное рассмотрение действия принципа противоречия в методологии буржуазной и марксистской политэкономии. Итак, сделана попытка сквозь призму действия диалектического противоречия в методологии классической политэкономии проследить, как логика «Капитала» в преобразованном виде удерживает в себе диалектические особенности основных исторических этапов становления и развития теории стоимости. Подобное историко-философское видение «Капитала» проливает новый свет на саму сущность диалектического противоречия вообще. Марксово понимание диалектики тождества иразличия, как оно проявляется в ткани экономических категорий, не несет на себе печати абсолютной завершенности, оно открыто в себе, ибо следует за изменяющейся объективной реальностью. В этом К. Маркс принципиально отличается от Гегеля, который стремился раскрыть универсальный, вневременной механизм противоречия, подчиняющийся в своей структуре такой же вневременной триаде. Эволюция противоречия в логике «Капитала», во-первых, не сводится к пресловутой триаде, а во-вторых, категории абстрактное тождество и абстрактное различие, .конкретное тождество и различие, обозначая определенные экономические реалии, сами приобретают исторически специфический характер. То есть само всеобщее начинает пониматься в развитии. С .переходом к новым социально-экономическим отношениям изменяется и объективная диалектика их, что должно найти отражение в логическом аппарате. Если идею конкретного тождества как тождества в различии трактовать внеисторнчески, то нельзя выразить усложняющийся механизм диалектической противоречивости с (развитием общества. К такому выводу приводит анализ логики «Капитала» К. Маркса, в котором диалектика капитала существенно отличается от диалектики товара. Логические скачки мысли К. Маркса, обусловленные диалектическими скачками объективных экономических отношений, прямо указывают на необходимость развития логики противоречия с изменением объективной реальности. Последовательно «снимая» историю экономической мысли, в том числе и свою собственную историю, Марксова логика «Капитала» в своем предельном пункте развития обозначает перспективу «снятия» самой себя и превращения в логику другого предмета. Вот почему следует вновь и вновь обращаться к «Капиталу», чтобы не догматизировать марксизм, а творчески его развивать. Библиографические ссылки и примечания
:»я Имеется в виду то абстрактное различие, которое выявилось в самой стоимости, а не то различие субстанции (стоимость) и внешней формы потребительной стоимости, которое с развитием самой субстанции усиливается.
4:1Дидро Д. Соч.: В 2 т. М., 1986. Т. 1. С. 448. 44 Правда, следует подчеркнуть, что физиократы, (хотя и сотрудничали с философами-материалистами в Энциклопедии, в целом не поднялись до того последовательного материализма, который разрабатывался Д. Дидро и его единомышленниками. См. подробнее об этом: Казарин А. И. Экономические воззрения Дени Дидро. М., 1950. 4,;КенэФ. Выбранные места. С. 75.
60 Этот этап истории и логики теории стоимости соответствует, как нам кажется, периоду мануфактурного становления капитализма. Однако онтологический аспект проблемы не является предметом данной работы.
Там же. С. 384.
1 ную меновую стоимость. Но Рикардо ошибается вдвойне, поскольку он, во-первых, не понимает проблемы, вызвавшей ошибку Смита, и, во- вторых, поскольку сам он, совершенно забывая о законе стоимости товаров и прибегая к закону предложения и спроса, определяет стоимость труда не тем количеством труда, какое затрачивается на производство рабочей силы, а тем, какое затрачивается на производство достающейся рабочему заработной платы, т. е. он по сути дела говорит: стоимость труда определяется стоимостью тех денег, которые за него уплачиваются! А чем определяется эта последняя? Чем определяется масса денег, уплачиваемая за труд? Количествам потребительных стоимостей, которое распоряжается определенным количеством труда, или которым распоряжается определенное количество труда. В результате этого Рикардо впадает буквально в ту самую непоследовательность, за которую он порицал А. Смита» (т. 26, /ч. 2, с. 445).
98АрсеньевА. С. Диалектическая логика как открытая систе- ма//Г1роблемы диалектической логики: Материалы к симпозиуму. Алма- Ата, 1968. С. 131.
нии реальности. Но истину конечного составляет, наоборот, его идеальность» (Там же. С. 236).
См. также: Ильенков Э. В. Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» Маркса. С. 250—251.
1,1Ильенков Э. В. Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» Маркса. С. 184.
куя Гегеля, Л. Альтусер по сути приходил к эклектическому плюрализму, в котором необходимое непосредственно оборачивается случайным, монизм противоречия—структурной многофакторностью.
похожие идеи развивает Э. Балибар. Ом.: Балибар Э. Еще раз о противоречии. Диалектика классовой борьбы и классовая борьба в диалектике//Французские марксисты о диалектике. М., |198(2. С. 9—53.
и0 Там же. С. 74.
Без сознательного понимания внутреннего противоречия капитала как общественною целостного процесса, с одной стороны, и как процесса част, ного товароиладеиия —с другой, невозможно трезво отнестись к самому капиталисту Насколько односторонней была негативная .оценка буржуазного класса н оГццест поведении 40—50 гг., настолько же упрощенной является все чаще встречающееся ныне в условиях развития товарных отношений приукрашивание частной собственности.
От редактора ……………………………………………….3 Предисловие …………………………………………………………………..4 Глава I. Становление капитала. Противоречия товара и денег. Принцип противоречия в методологии домарксистской теории стоимости.................................................................................. ……………7 § 1. Диалектика товара как меновой стоимости. Отражение противоречий обмена меркантилистской школой …….. …………………………….7 § 2. Товар как стоимость, взятая сама по себе. Метафизика физиократов................................................................................................. 21. §3. Противоречия формы стоимости. Классическая домарксистская диалектика и трудовая теория стоимости ... …………………………………………………………39 § 4. Антиномии процесса обмена в целом. Разложение классической буржуазной политэкономии и философской методологии……………………………………… 89 § 5. Деньги как высшая ступень становления капитала. Пролетарская школа в домарксистской политэкономии и методологии ………………………………….105 Глава II. Внутренние противоречия стоимости. Принцип противоречия в марксистской политэкономии……………………………………………………………….130 § 1. Переход к внутренним противоречиям капитала. Принцип противоречия в первых зрелых произведениях марксизма ……………………………………….130 § 2. Диалектика абсолютной прибавочной стоимости. Разрыв К. Маркса с количественной теорией Д. Рикардо . . . …………………….151 §3. Противоречия относительной прибавочной стоимости как зрелой формы сущности. Открытие К. Марксом прибавочной стоимости. Противоположность диалектико-материалистической и буржуазной позитивистской методологии………………………………………..164 § 4. Переход К. Маркса к новому уровню анализа внутренних противоречий сущности. Процесс накопления капитала . . ………………………………………………….182 Библиографические ссылки и примечания………………………………………..191 Научное издание Рудаков Сергей Иванович ДИАЛЕКТИЧЕСКОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ В МЕТОДОЛОГИИ ТЕОРИИ СТОИМОСТИ (Историко-философский аспект классической политэкономии) Редактор В. Ф. 'Бухвалов Художественный редактор А. Б. Козлов Технический редактор О. В. Нагаева Корректор Г. И. Старухина ИБ № 2049 Сдано в набор 20.04.92. Подп. в печ 10.08.92. Форм. бум.60x84/16. Бумага типографская '№ 2. Литературная гарнитура. Высокая печать. Уел. п. л. 11,6. Уел. кр.-отт. Пц8. Уч.-изд. л. 12,3. Тираж 500. Заказ 359. Издательство Воронежского университета. 394000. Воронеж, ул. Ф. Энгельса, 8. Типография ВГУ. 394000. Воронеж, ул. Пушкинская, 3. |